Деверель выпрямился, опираясь руками на край койки.

— Отобедать? Дружище, да ведь это шанс! Андерсон тоже будет, непременно! Пара слов в присутствии сэра Генри, после первого бокала…

— Вряд ли он вообще пьет. Кроме того…

Тут в голове у меня загудело. Нет — зазвенело!

— Если бы вы знали, как мне худо!

— Значит, вы ничего не сделаете.

— Я выясню, куда ветер дует — позволено ли использовать такое выражение, когда мы заточены в полосе штиля? Сделать можно многое, если подойти к делу осторожно.

— Хотите сказать, что нужно потерпеть? Выносить унижение от человека, с которым мой отец не сел бы за один стол!

— Постараюсь сделать для вас все, что в моих силах, хотя сил у меня немного.

— Только не тужьтесь.

Это вульгарное выражение меня позабавило. Ведь я беседовал с ним доброжелательно… Деверель неверно истолковал мою невольную улыбку и едва не вспылил, а потому я произнес поспешно и почти бессвязно:

— Если Андерсон будет, я заведу речь о дуэлях, с тем, чтобы выяснить, как он отнесется к вызову.

— Да он в ужас придет при мысли, что в него будут стрелять!

Я глядел на Девереля в полном недоумении. Андерсон, командир корабля, принимавший участие в кровавых сражениях! Андерсон, который еще гардемарином ходил на абордаж, а позже вел брандер в атаке Кохрейна на рейде.

Баск! Такого я никак не ожидал. В возбуждении Девереля был неповинен бокал бренди. Джек трясся, потирал руки и скалился. Я пытался его утихомирить.

— Что гораздо важнее, дорогой сэр, у него может достать силы — «силы духа», как говорят некоторые, — сразу же отвергнуть любой вызов. Существует предубеждение против того, чтобы таким банальным образом ставить на кон свою жизнь. Конечно, мне ваше дело не кажется банальным, но кое-кому покажется.

— Покажется, покажется.

— Я все у него выпытаю.

— И только?

— В настоящее время я не могу сделать больше.

— «В настоящее время». Удобная фраза, сэр.

Я не ответил. Деверель с презрительной насмешкой смотрел на меня. Я коротко сказал:

— Повторяю, в настоящее время не могу сделать большего.

Деверель помолчал, глядя в зеркало над парусиновым тазом.

— Вы как и все прочие, — заявил он.

Я не удостоил его ответом.

Он продолжил:

— О, я знаю и про Джентльмена Джека, и про Джека — проказника, но разве даже в этом не чувствуется насмешка? Помните, когда Колли опускали за борт, Саммерс нарочно сказал мне про бизань-шкот только тогда, когда у нас почти оторвало руль. Но я думал, что вы джентльмен, а не недоделанный выскочка, что уж вы-то будете на моей стороне, а не станете помогать меня топить.

— Вы с ума сошли!

Деверель не ответил. Через несколько мгновений он медленно поднялся, косо посмотрел на меня и неприятно улыбнулся — печальной кривой улыбкой человека, который находится среди врагов и должен сохранять бдительность. Он отворил дверь каюты, быстро посмотрел в обе стороны и исчез из виду.

Деверель оставил меня в состоянии великого смущения и растерянности. Самое скверное было то, что я позволил себе близко сойтись с этим человеком и теперь чувствовал некоторую потребность вмешаться, дабы смягчить наказание, которое не мог не считать единственно следствием его пренебрежения своими обязанностями.

Более же всего я не желал каким-либо образом разрушать некоторое согласие и взаимное терпение, которое установилось между мною и капитаном Андерсоном. Все это было весьма досадно. Я не видел резона браться за ремесло адвоката и все более склонялся к мысли, что Деверель, кратко говоря, попросту того и не стоит.

Звон судового колокола вернул меня к действительности. Настало время идти на пир! Я глянул в зеркало, прикрыл рану на голове волосами и задумался. Для чего мне идти? Не отправиться ли лучше на боковую? Однако я привел в порядок одежду и двинулся через новоявленный модный салон. Помимо шлепанья босых ног сверху раздались знакомые твердые шаги. Я последовал за капитаном по широким мосткам. В конце мостков он застыл, прижав к груди шляпу. Поскольку я шел сразу за Андерсоном, пришлось приложить усилие, чтобы в него не врезаться. У меня, однако, хватило догадки левой рукой схватиться за веревку сбоку, а правой сдернуть шляпу и замереть рядом с ним. Палуба «Алкионы» была заполнена людьми. Вид все имели торжественный, в точности как на похоронах Колли: дежурные в белых перчатках, боцманы с дудками, солдаты с мушкетами, солдаты с барабанами и трубами, несколько гардемаринов и один-два лейтенанта. В конце «улицы», сияя, стоял сэр Генри Сомерсет, которого угораздило надеть полную парадную форму; через его плотный стан, туго обтянутый белым шелком, тянулась орденская лента! Взревели трубы, застучали барабаны, загудели дудки, экипажи обоих судов замерли, уставясь в туман. И все это, дабы чествовать переход по сходням единственного человека! Наконец капитан Андерсон сошел на борт «Алкионы», и обе команды приступили к своим обязанностям, которые я полагаю удивительно многочисленными и сложными, учитывая состояние погоды: стоя на мостках, мы едва различали другой конец судна.

Я шагнул вперед, и меня любезнейшим образом приветствовал сэр Генри, который не имел чести знать моего крестного, но, однако, несомненно, как и все прочие, — и так далее. Он повел нас к себе, не переставая говорить с капитаном Андерсоном.

Поистине, жизнь военного моряка — лотерея! Доходы сэра Генри, судя по всему, были значительны. Богатство лезло отовсюду, но не впечатляло. Все резные детали на полуюте позолочены. Мы двинулись к трапу — нет, меня больше не соблазнить! — к лестнице по проходу, устланному кокосовыми циновками — дабы мы не запачкали туфли тающей в щелях смолой. Вверх от шканцев шли парусиновые трубы, прикрепленные к такелажу бизань-мачты (черт, вижу, мое решение не пользоваться морским наречием почти невыполнимо!) — попытка вытеснить вонь судовых недр более чистым воздухом. Мы дошли до шканцев; тут циновки кончились. Я глянул вниз и приготовился тщательно и тщетно избегать щелей. Сэр Генри это заметил.