В теории исламская финансовая система должна придерживаться основополагающего принципа: запрета на фиксированный процент ссуды, который приравнивается к ростовщичеству (риба),запрещенному Кораном. [144] Однако если все улемы и сходятся во мнении о необходимости наложения запрета на лихву, считающуюся еще более страшным грехом, нежели блуд с собственной матерью, [145] то абсолютного консенсуса о равнозначности ссуды и ростовщичества между ними нет. В многочисленных фетвах высокопоставленных религиозных сановников по этому вопросу — последняя принадлежит шейху Аль-Азхара — проводятся различия между двумя этими терминами. [146] Некоторые классические банковские операции при соблюдении определенных условий признаются законными для истинных мусульман. Запрет на взимание ссудного процента, уподобляемого ростовщичеству, объясняется философскими соображениями иного порядка: заранее определяя фиксированную ставку процента, тем самым принимают меры предосторожности от превратностей будущего, уклоняясь от проявления всемогущественной Божественной воли, что выражается емкой арабской формулой «Инша Аллах»(«Если будет угодно Аллаху»). Подобный запрет касается также практики страхования, что позволяет уменьшить риск в случае несчастных или стихийных бедствий, насылаемых Всевышним по своему выбору. [147]

В условиях современной экономики, функционирующей на принципах ссудного процента и страхования — условий продуктивного инвестирования, — многие исламские юристы стали искать «лазейки» («хияль»)для обхода жестких требований, не давая при этом повода для подозрений в нарушении догматических положений ислама. [148] По мере того как мусульманский мир всё больше втягивался в орбиту мировой экономики, усиливался нажим наулемов. Правительства требовали от них вынесения соответствующих фетв для привлечения сбережений верующих, которые опасались, что доходы по процентам отправят их прямо в ад. К такому подходу, господствовавшему до 70-х годов и стремившемуся найти компромисс с велением времени, добавился другой, реанимировавший абсолютный запрет ссудного процента и стремившийся адаптировать современную экономику под нормы шариата. Подобная точка зрения стала следствием реисламизации политической и культурной сфер. С технической точки зрения такая финансовая система, в «строгом» смысле исламская, зиждется на основополагающем принципе: взимание любого фиксированного ссудного процента запрещено, а прибыль (или убыток) от вложения капитала находится в зависимости от степени риска. [149] В условиях интернационализации современной банковской системы соблюдение запрета контролируется наблюдательным советом улемов, [150] «шариатским органом», который следит за законностью совершения сделок и финансовых операций, изымает из оборота прибыль, запятнанную ростовщическим процентом, и направляет ее на богоугодные дела, такие как содержание благотворительных гуманитарных организаций.

В 60-х годах, в фазе своего вызревания, исламская финансовая система развивалась двумя параллельными путями, которые затем слились в одну общую поступательную линию развития. Иракский шиитский аятолла Бакир ас-Садр (убитый в апреле 1980 года спецслужбами режима Саддама Хусейна) разработал теоретическую базу становления финансовой системы. В 1961 году вышла в свет его работа «Наша экономика» («Иктисадуна»), в которой он выступал за создание современной финансовой системы, основанной на одних лишь исламских принципах. Книга была опубликована в тот период, когда мусульманские страны уже были интегрированы в мировой капитализм, а некоторые из них — в социалистическую систему под советским патронажем. Экономический курс ни одного из этих государств не отличался какой-либо спецификой. По ас-Садру, исламская экономика является неотъемлемой частью исламского государства, в интересах которого она функционирует, что находится в полном соответствии с политическими концепциями Сайида Кутба и Хомейни. Строительство такой экономики задумывалось как разрыв с немусульманским миром. Таким образом, в экономическом плане у исламистов появился свой идеолог. [151] Но, так же как и в политике, воплощение на практике экономической теории было отнесено на более поздний срок, который наступил в 1973 году с началом поступления нефтедолларов. В другом месте и другой стране египетский экономист Ахмад ан-Наггар предпринял не носивший никакого идеологического характера эксперимент, целью которого был поиск путей привлечения в экономический оборот сбережений массы людей, не доверявших государственным банкам. В 1963 году он основал сельскую сберегательную кассу в поселке Мит-Гамр, расположенном в дельте Нила. Она применяла на практике исламские экономические принципы, не афишируя этого, чтобы не вызвать гнев Насера. На первый план ан-Наггар выдвигал социальный характер своего предприятия. Не применяя процентной ставки, оно располагало широкой клиентурой в лице простых людей, оставшихся вне рамок официальной сети национализированных банков. Египетскому экономисту удалось не только привлечь их сбережения, но и финансировать проекты, позволявшие некоторым из его клиентов улучшать свое социальное положение. Самым обездоленным выдавались беспроцентные займы («кард хасан»).Выданная сумма погашалась с их текущих счетов. Что же касается более крупных вкладчиков, бравших займы с целью их инвестирования в какие-либо проекты, то они участвовали в рисках предприятий, которые финансировала касса. [152] Наконец, последняя учредила фонд закатав размере 2,5 % с капитала, предназначенный для оказания помощи нуждающимся. [153]

В 1968 году, несмотря на значительные суммы, находившиеся в обороте, эксперимент был прерван государством из-за проблем, возникших с управлением фондами. Однако и по нынешней день этот эксперимент приводят в пример отдельные исламские банкиры, восхваляя народный и социальный характер его деятельности. В 1972 году Садат, выпустивший из тюрем узников насеровского режима — «Братьев-мусульман», основал Социальный банк имени Насера. Банк практиковал беспроцентные ссуды, собирал и перераспределял закятсреди нуждавшихся. Будучи исламским банком, который не афишировал этого (был даже назван именем Насера), он служил государству, которое использовало его как инструмент вмешательства в дела благотворительности и религии. Банк помогал государству перехватывать контроль над этими областями у исламистского движения, которое превратило их в одну из главных сфер своей деятельности, где они вербовали новых сторонников и активистов. [154]

Однако истинный подъем современной исламской финансовой системы, апеллирующей к религиозным и социальным идеалам, был связан совсем с другим явлением — оборотом в банковской системе нефтедолларовой манны. Эти гигантские фонды, находящиеся в распоряжении стран-экспортеров нефти, образовались в результате скачка цен на нефть после октябрьской войны 1973 года. [155] В последующие годы иммигранты, работающие в этих странах, стали обладателями огромных наличных средств. Речь идет о невиданном доселе финансовом потоке, вынесшем на поверхность новый транснациональный мусульманский средний класс, многие представители которого заражались исламским духом во время своего пребывания и, соответственно, обогащения в нефтедобывающих монархиях Залива. Нувориши нуждались в способах инвестирования своих накоплений таким образом, чтобы обезопасить их от конфискаций, национализации и иных изъятий, возможных со стороны официальных банков своих стран, особенно если те контролировались государством. Новые богачи, удовлетворив собственные потребительские нужды, хотели делать выгодные вложения, пусть даже рискованные. Наконец, они были готовы поддержать частную банковскую систему, систему без границ, которая соответствовала их собственной расширенной — от страны происхождения до страны обогащения — социальной идентичности. Исламские банки сумели адекватно среагировать на этот беспрецедентный финансовый спрос; одновременно они консолидировали эту новую социальную группу, членами которой являлись их вкладчики, сформировали набожный средний класс, преданный саудовским интересам и зависимый от них.

Египетский Исламский банк Фейсала, учрежденный в 1977 году, полностью соответствовал этой модели. Возглавляемый саудовским принцем, сыном короля Фейсала, который дал банку свое имя, дабы внушить большую уверенность благочестивым вкладчикам и инвесторам, банк установил фиксированный минимум вклада в 200 долларов — сумму, которая по тем временам многократно превышала зарплату профессора египетского университета. Это означало, что банк был рассчитан на клиентуру в лице обладателей валюты, озабоченных тем, чтобы их сбережения приумножались «согласно шариату», то есть на экспатриантов. Уставной капитал на 49 % принадлежал крупнейшим саудовским семействам, в том числе Бен Ладенам. Банк пользовался поддержкой египетского религиозного истеблишмента, в частности шейха Шаарави, чаще других появлявшегося с проповедями на экране телевизора, видных руководителей буржуазного исламистского течения, а также крупнейших бизнесменов и предпринимателей, связанных с властями. Благодаря такой поддержке банк обрел вполне благочестивый имидж, что внушало к нему доверие целого класса потенциальных вкладчиков, влекомых к тому же наживкой сулимой выгоды: банк выплачивал проценты, превышавшие ставки обычных банков, отдавая предпочтение краткосрочным операциям в высокорентабельных секторах, которые финансировали потребление, стремительно развивавшееся в условиях экономической либерализации. Подвизался он даже в сфере спекуляции драгоценными металлами. В первой половине 80-х годов наблюдалось повальное увлечение банковской деятельностью, создавались сотни исламских инвестиционных компаний, выплачивавших годовые в размере 25 %. В большинстве своем эти компании возникали в среде менял на «черном» рынке. Их руководители умели обходить бюрократические препоны, чтобы с выгодой проворачивать прибыльные дела. Эти компании аккумулировали значительные капиталы, привлекая вкладчиков высокой доходностью и религиозной гарантией законности такого рода деятельности. С этими фирмами сотрудничали улемы, издававшие фетвы, в которых подвергались осуждению обычные банки и восхвалялись исламские инвестиционные общества.

В Египте такие компании и общества вначале пользовались поддержкой отдельных представителей власти, усматривавших в них возможность интеграции религиозных средних слоев. Расчет делался на то, что, размещая таким образом свои средства и извлекая из этого большую прибыль, эти слои не были бы расположены вступать в радикальную оппозицию режиму, к которой призывали интеллектуалы-исламисты — «родители» убийц Садата и экстремистских движений 70-х годов. Вместо того чтобы примыкать к оппозиции, эти слои экономически интегрировались бы в существующую систему и не были бы заинтересованы в смене политического режима, который позволял им обогащаться. Однако начиная с 1988 года власть стала опасаться, как бы финансовая мощь этих компаний не вышла из-под контроля и не превратилась бы в кладовую, из которой исламисты черпали бы средства на войну против «безбожного» режима президента Мубарака. Мечети, больницы, диспансеры, публикация «исламской литературы» и различные виды благотворительной деятельности, финансировавшиеся инвестиционными компаниями, уже воспринимались не как желательный паллиатив социальной политике правительства, а как зародыш государства в государстве, в котором зрел заговор набожной буржуазии, исламистской интеллигенции и неимущей городской молодежи против власти. С этого момента инвестиционные компании превратились в объект критики правительственных газет и журналов, которые на других страницах продолжали размещать рекламу этих компаний, печатали интервью с их руководителями и рекомендательные фетвы высокопоставленных исламских сановников. В обличительных статьях раскрывались связи этих организаций с экстремистами, разоблачались их мошеннические операции. Наконец, от них потребовали изменения их правового статуса. Все эти меры подорвали к ним доверие вкладчиков, бросившихся изымать свои средства, что ускорило крах многих фондов, особенно тех, что занимались наиболее рискованными и спекулятивными операциями.

На примере Египта хорошо видна двойственность исламской финансовой системы — объекта зависти и попыток установить над ней контроль как со стороны государства, так и со стороны исламистской оппозиции. Несмотря на послабления, оказывавшиеся на первых порах банкам и инвестиционным компаниям, строившим свою деятельность на законах шариата, правительство узрело в них растущую политическую опасность. Эта угроза стала обретать конкретные очертания начиная с 1986 года, после освобождения большинства заключенных, проходивших по делам об убийстве Анвара Садата и мятеже в Асьюте, [156] и после того, как восстание новобранцев-полицейских, протестовавших против нищенских условий жизни, закончилось погромами крупных отелей, расположенных в районе Пирамид. [157] Таким образом, несмотря на гарантии социального консерватизма, которые Саудовская Аравия предоставила находившейся под ее влиянием банковской системе, экспансия последней через инвестиционные компании и организации, возглавлявшиеся неподконтрольными руководителями, открывала набожной буржуазии дорогу к политической автономности. Эта буржуазия могла качнуться в сторону радикальной оппозиции, объединиться с экстремистскими кругами, бенефициантами отдельных фондовых компаний с целью свержения в перспективе существующего режима. Вот те причины, по которым государство было вынуждено вмешаться, дабы обуздать строптивые банки и компании путем принятия в 1988 году соответствующих законодательных актов. В дополнение к ним на следующий год муфтий республики, шейх Тантави, издал фетву, которая признавала соответствующей нормам ислама египетскую классическую банковскую систему, практиковавшую предоставление ссуд под проценты.