— И в Соловецком монастыре люди живут… Только за что же меня, барин, «запрятывать-то»? — спросил Прохоров, делая заметное ударение на последнем слове.

Он стоял, опершись о притолоку двери, и по-прежнему спокойно смотрел на станового. Тот молча переглянулся с урядником и старшиной, как бы негласно советуясь с ними.

— Вот такие-то вольнодумцы все и мутят народ! — проговорил становой, хмуря брови и как бы не обращаясь ни к кому в особенности. (Прежней решительности и воинственности в нем уже не замечалось.)

— Я не смущаю народ… — твердо проговорил Прохоров, не сводя пристального взгляда со станового.

— Молчи, молчи, старик! Чего ты это… — заговорил урядник, являясь на подмогу начальству.

— Почто, Прохоров, из дому-то утёк? — ласковым тоном спросил старшина.

— Здесь лучше! — просто ответил ему старик.

— Мало ли чего! Да разве это порядок? — затараторил старшина. — Что ж это будет, ежели все этак по лесам разбегутся! Кто ж станет подати платить да повинности отбывать?..

— Все по лесам не разбегутся. Вот ты первый в лес не побежишь… — с улыбкой проговорил Андрей Прохоров. — А повинности… Я уж пятьдесят лет отбывал их. Трое сыновей у меня — работники, на ноги поставлены. Мои счеты с вами кончены…

— Да все-таки… нешто это в законе — по лесам-то жить! — возражал старшина.

— Ой, родной! — жалостливо перебил его старик. — Не нам о законе-то говорить, да не нам бы и слушать о нем… Вот что!

— А для чего народ-то к себе собираешь? — опять вмешался урядник.

— Не собираю — народ сам идет ко мне! — отвечал Прохоров. — А добрых людей я от себя не гоню!

— Ну, так вот… — размеренным, отчетливым тоном говорил становой. — Приказано избу твою уничтожить, тебя самого водворить на прежнее местожительство, а приношения, какие у тебя окажутся, передать причетникам. Слышал?.. Доход только у церкви отбиваешь!.. Показывай теперь: какие у тебя приношения!

— Приношенья!.. А вот пожалуйте — возьмите, голубчики! — сказал старик, указывая на сенцы. — Немного у меня приношений… берите, коли надо!

Урядник, по приказанию станового, тотчас же вошел в полутемные сенцы и, погодя немного, заявил, что нашел мешочек сухарей, весом около полупуда, столько же овсяной крупы да пяток яиц. Все эти убогие приношения немедленно вынесли из сенец и, как трофеи, разложили на прогалине.

— И только? — не без удивления спросил становой, выразительно приподняв брови.

— Так точно, ваше благородие! — отозвался урядник.

— Гм! Странно… — проворчал становой, в недоумении переглянувшись со старшиной.

— Да! Не велико богатство… позариться не на что! — промолвил тот, усмехнувшись.

Очевидно, власти рассчитывали найти в «келье» чуть не целый клад и ошиблись…

— Ну, ладно! Выноси теперь свое добро — да живее! Копаться нам некогда… — крикнул Прохорову становой, посмотрев на свои карманные часы.

Часовая стрелка уже показывала VII.

Прохоров, не говоря ни слова, вынес из хаты книгу в старинном порыжевшем переплете, надел шапку, сапоги, набросил на плечи армяк, а один из понятых взялся нести его овчинный тулуп.

— Что за книга? Покажи! — обратился становой к Прохорову.

Тот молча подал ему книгу. Оказалось — Евангелие. Становой слегка перелистал его и отдал Прохорову.

— Все вынес? Больше ничего нет? — спросил становой.

— Нет ничего! — сказал старик.

— Теперь запалим келью! — начал старшина. — Поторапливаться надо…

— За что этак, братцы!.. Кому же я помешал-то здесь? — горячо заговорил старик.

— Да и то… — проговорил один из понятых. — Ведь он — не убивец, не вор-грабитель… Что уж его оченно…

— Молчи, молчи ты! — с угрожающим видом крикнул урядник, потряхивая своим тесаком.

Становой, с явным беспокойством, исподтишка осматривался по сторонам. Понятые переговаривались о чем-то между собой и тоже, по-видимому, волновались. Старшина открякнулся, встал с бревна и поспешил на выручку.

— Сказано ведь тебе, Прохоров, что в народе смуту производишь… Как это ты, братец, странно говоришь! — с ласковым видом заметил старшина, подходя к Прохорову.

— Это точно, что никакой смуты от него нет… — опять заворчал кто-то из понятых.