— Строго!

— Куда как строго, а все духовник. Вот ты, князь, сам себе на вопрос и отвечай. Того гляди, второй Никон объявится.

— Полно, Семен Лукьянович! Пока второй объявится, Андрей Савинов с первым справиться поможет. Вот уж теперь ему государевой милости нипочем не вернуть, и то ладно.

— Спасибо, утешил, Федор Федорович. Дожить бы мне, чтоб его проклятущего в Москве не стало. Неможется мне что-то, больно неможется.

3 июля (1666), на память блаженного Иоанна, Христа ради юродивого Московского, и перенесения мощей святителя Филиппа, Московского и всея России чудотворца, скончался боярин Семен Лукьянович Стрешнев, любимый приближенный царя Алексея Михайловича.

Был человек, и нету человека. Сколь скоротечно и неверно бытие наше. На многих ли положиться можно, и все уходят. Нешто подумать о таком можно было! День ясный, солнечный. В самую пору на соколиную охоту выбираться. Луга под Коломенским душу радуют. Простор. Приволье. От трав дух медвяный. В пятом часу утра выехали. Часу не прошло — гонец мчится. В шестом часу не стало Семена Лукьяновича. В Москву поспешать надо, погребение готовить. На исходе дня похоронили в Чудовом. Отпевали все митрополиты, что в Москве оказались. Новгородский, Казанский, Ростовский, Крутицкий, Паисий Газский, Сербский да Амосийский. Поминки в монастырской трапезной по обычаю. Денег поминовенных сам жаловал и владыкам, и младшему духовенству.

26 августа (1666), на Сретение иконы Владимирской Пресвятой Богородицы, у царя Алексея Михайловича родился сын царевич Иоанн Алексеевич.

27 августа (1666), в ночь, на день памяти преподобного Пимена Великого, царь Алексей Михайлович совершил богомольный благодарственный выход в соборы и монастыри Вознесенский и Чудов.

— Ай да Марьюшка, ай да царица! Снова сынком подарила. Знаю, знаю, тяжко тебе пришлось, еле откачали. Да у Бога не без милости, и сынок живехонек, и ты, государыня моя, на поправку пойдешь. Как-никак двенадцатое дитя в царский дом принесла, чай, уж приобыкла, родительница наша.

— Сынок дорог, а того твоя радость дороже, государь. Мне бы тебе угодить. Поди, надоела уж тебе — все брюхатая да брюхатая — иной работы нету.

— И быть не должно, Марьюшка. Опасался я за тебя этим разом. Да и лекарь тоже.

— С чего бы, государь?

— Больно много по сестрице плакала. Ты у нас завсегда до слез охоча была, а тут уж цельное море выплакала. Жаль невестки Анны Ильичны, да что поделаешь. На все воля Божия.

— Спасибо, государь, что сестрицу добрым словом помянул. Разреши тебя о добром деле попросить.

— Проси, роженица. Сама знаешь, твой час.

— Не держи, государь, гнева на Федосью Прокопьевну Морозову. Отпусти грехи ее вольные и невольные, что с пути сбилась, протопопа Аввакума привечала. Мы и так с покойницей сестрицей в ножки тебе кинуться положили за Федосьюшку просить. Не качай, не качай головой, государь, только выслушай. Никого же больше после Анны Ильичны-то в морозовском семействе не осталось — один Иван Глебович. Каково-то ему с матушкой обиженной расти. Он-то в чем, государь, виноват.

— Вырастет, отцовские вотчины ему верну.

— Так ведь его вырастить надобно, государь. Несмышленыш Иванушка еще, подросток. Ты Федосьюшку-то вели поучить со всей строгостью, только имений-то не лишай.

— Не больно-то ее поучишь. Сама, поди, знаешь, что посылал к ней прошлым летом для увещевания и Петра Ключаря, и архимандрита Чудовского Иоакима. Куда там! Со всеми в спор вступает.

— Погоди, погоди, государь-батюшка, это она поначалу, а теперь, когда страху-то хлебнула, поди, иные песни запоет. Да нешто миловать не лучше, чем наказывать!

— Ишь ты, смиренница моя, как разговорилась. Не от Федосьи ли научилась?

— Что ты, что ты, батюшка, куда мне с кем спорить. Я так просто — от всего сердца. Сними с него камень, государь, сними!

— Снять, говоришь. Ладно, исполню твою просьбу — верну Федосье Прокопьевне мужнины вотчины. А знаешь ли, почему исполню? Не потому только, что ты просишь. Мне Андрей Савинов после молебна благодарственного о рождении отрока нашего Иоанна сказал, будто кто ему шепнул: быть Иоанну Алексеевичу на троне отцовском.

— Господи! А старшенькие-то наши как же? С ними-то что случится? Не доживут, али как?

— Полно тебе, государыня, без беды бедовать. О том не подумала, может, Иоанн Алексеевич два века проживет и в свой черед братьев сменит?

— Не подумала… А все равно боязно. Где уж ему два века прожить, слабенькому-то такому. Лишь бы один век прожил, пошли ему, Господи, сил и здоровья.

— Эх, государыня, и всегда ты так-то: начнешь за здравие, кончишь за упокой. Как это только у тебя получается!