Шрифт:
— Какого киота?
— Да ты что, царевна матушка? Нешто забыла, на гробнице его поставляют, а перед ним шанданы со свечами да серебряное блюдо на кутью. Все самое что ни есть дорогое.
— Больно скоро владыка Питирим прибрался.
— А знаешь, что на Москве-то говорят? Будто Господь Бог патриархов смертью карает за то, что боярыню Морозову мучают. Что головой качаешь? Сама пораскинь умом-то: не успеет патриарх на престол вступить, уж хоронить его несут. Не зря Питирим, сказывают, великого государя Христом Богом молил мученицу отпустить.
— Что плетешь, старая? Какая еще мученица — супротивница государевой власти, вот она кто.
— Может, для государя то и так, а народ — он по-своему рассчитывает. Убить его весь до единого человека можно, а переиначить никогда. Вон, гляди, в Астрахани Яков Никитич Одоевский сто тысяч человек порубил, хуже злого татарина катовал, спуску никому не дал, а по всей Волге народ песни про Стеньку поет. Песни, Софья Алексеевна, а они живучи! От отца к сыну, от деда к внуку. Спорь потом с песней-то! Да вот хочешь тебя потешу, песенку сыграю. Сама знаешь, покуда бояре тут в Кремле про Гришку Отрепьева судили-рядили, покуда его вдовая царица Марья Нагая то за сына принимала, то от него отрекалася, народ песню сложил:
Выпала порошица на талую землю: По той по порошице ишел тут обозец, Не мал, не величек, да семеро саней, Да семеро саней, по семеро в санях. Во первых-то санях атаманы сами, Во вторых-то санях есаулы сами, А в четвертых-то санях разбойники сами, А в пятых-то санях мошенники сами, А в шестых-то санях Гришка с Маринкой, А в седьмых-то санях сам поп-от Емеля, Сам поп-от Емеля, а крест на рамени, А крест на рамени в четыре сажени, Рукой благословляет, крестом наделяет: «Духовные дети, полезайте в клети, Головы рубите, а душ не губите: Если черт поможет, попа не забудьте, Если черт обрушит, попа не клеплите». Попадья Олёна на воду смотрела, На воду смотрела, ворам говорила: «Не ездите, дети, во чужие клети,— Будет вам невзгода, будет непогода». Не слушались воры попадьи Олены, Сели-засвистели, коней нахлыстали. И-и-их!Улыбнулась, царевна-матушка? Вот и славно. Ровно солнышко взошло, а то сидишь как осенний день.
— Тебе бы, Фекла, представления устраивать, право слово. Никаких актеров не надобно. Отца Симеона не видала ли нынче?
— Как не видать, с царевичем да царевнами сидит.
— Пойдешь, вели ему ко мне зайти непременно.
— Может, сама зайдешь в царевичев покой-то?
— Сказала, сюда позови.
— Ой, государыня-царевна, на все твоя царская воля — сейчас и позову.
20 августа (1673), на день памяти пророка Самуила, царица Наталья Кирилловна родила царевну Наталью Алексеевну.
— Видишь, царевна-сестрица, нарышкинского-то полку прибыло. Теперь уж и царевна на свет появилась. Скоро нам, Милославским, и места в теремах не станет.
— Что и говорить, Ульяна Ивановна после поздней обедни заходила, сказывала, государь-батюшка дочку на руки берет, с ней агукается. Мамку пробрал, будто из дверей холодом подуло — не простудилось бы дитятко. Молодая царица меж двумя своими отпрысками так и мечется, так и мечется. От радости места себе найти не может, а государь все ее подарками дорогими да заморскими дарит.
— Не пойду я к ней, не пойду поздравлять. Больной скажусь, в постелю лягу, а не пойду. Глаза б мои ее не видели! Ты, Марфа Алексеевна, как хочешь, а у меня сил больше нет.
— И чего добьешься, Софья Алексеевна? Что государь-батюшка осерчает? Не то что замечать перестанет, а глядишь, в обитель отправит? При молодой царице-то? Ты вспомни, вспомни, сестрица, как великий князь Иван III Васильевич деспину [83] в дом свой принял. Не дворяночку захудалую да безродную — принцессу византийскую, наследницу императорского престола. И наследник у него объявленный был — Иван Младой, и невестка любимая да ученая Елена Волошанка, внучок родился — души в нем не чаял. Когда у деспины сынок родился — Василий, ему княжий стол и сниться не мог. А что вышло?
83
Деспина— вторая жена (греч.).
Год-другой, и начал государь Иван III на все жениными глазами глядеть. Кремль поновлять — фряжскими мастерами. Поди, деспина подсказала.
Соборы строить — опять фрязинов толпа. Как великую столовую палату — Грановитую строить, как столы уряжать да на фряжский образец гостей принимать — на все тезка твоя, Софьюшка, горазда оказалась. Только с престолом никак у нее не выходило. Иван Младой скончался, государь наследником внука объявил. Да недаром говорится, ночная кукушка денную завсегда перекукует. Софья Фоминишна, великая княгиня Московская, в одночасье померла. Государь так по ней убивался, так убивался, что порядок изменил: быть его преемником Василию, а внука Дмитрия в темницу, Елену Волошанку в ссылку. Уж как там Василий исхитрился, один Господь ведает, а престол великокняжеский получил. Княжича Дмитрия голодом уморил в темнице, [84] Елену Волошанку дымом удушил. Вот тебе и весь сказ.
84
Здесь говорится о внуке Ивана III Дмитрии Ивановиче, венчанном дедом в 1498 г. на великое княжение, которого Василий III уморил в тюрьме (умер в 1509 г.).
— Так что же делать, делать-то что, Марфушка? Неужто сложа руки судьбины своей горькой дожидаться? Не стать меня на то, как Бог свят, не стать!
— А на что стать? Под государев гнев подпасть? Последней свободы лишиться? В монастыре дни свои скончить?
— И в обитель ни за что не хочу!
— А коли так, сама поразмысли, что делать. Пока суд да дело, государю-батюшке угождать лучше. Погляди-ка, раздосадовала царевна-тетушка государя смолоду, что на свадьбе с датским королевичем настоять хотела, до сих пор досаду батюшка держит. Почитать почитает, а в душе досадует. О чем ни попросит, нипочем не сделает. Крестная сама говорила. Тут уж, видать, без угождения да хитрости никак не обойтись.