1910 год: австрийский император Франц Иосиф через своего министра просвещения предложил ученому руководство кафедрой физики в Немецком университете Праги. Для Эйнштейна это было окончательным признанием.

Однако и здесь у него был конкурент. Эйнштейну противостоял некто Яуман [39] , выдающийся ученый, известность которого, однако, не могла сравниться с популярностью его соперника.

Выбор предоставили Антону Лампе [40] , заслуженному физику престижного университета. Он выбрал Альберта. За спиной Лампы стоял Планк. Однако окончательное решение было принято в пользу Яумана. С самого верха были спущены инструкции. Следовало исходить из соображений национальной принадлежности — расовой, как понял для себя Альберт.

История повторилась. Как прежде Адлер, Яуман, узнав, что он был лишь вторым в списке, решил взять самоотвод! Март 1911 года: Альберт водворен в один из храмов европейской физики.

Пражский университет — старейший в Центральной Европе. Его ректором был Эрнст Мах, отец физики. Попав сюда, Эйнштейн войдет в высший круг. Он уехал из Цюриха. После Ульма, Мюнхена, Аарау, Берна… На сей раз Альберт уже не один. Милева едва удерживает слезы, стоя на пороге дома 53 по Эгертенштрассе. Ганс Альберт еще слишком мал и ничего не понимает. У Эдуарда уже теперь отсутствующий вид, не предвещающий ничего хорошего. Милева не хочет уезжать из Цюриха. Ми-лева не может удержать Альберта. Эйнштейн обещает вызвать их к себе, как только устроится. Она клянется приехать к нему. Но неискренне. С саквояжем в одной руке и скрипкой в другой Эйнштейн садится в поезд.

Он живет в доме 2 по улице Лесницкой — красивом доме современных очертаний, в престижном квартале. Ходит по улицам старого города, восторгается красотой фасадов, оживлением кафе, проходит мимо величественной башни обсерватории Климентинум, возвышающейся над старым городом, внутри которой он будет вести занятия. Заглянул в физическую лабораторию, где ему предстоит работать: окно его кабинета выходит на сумасшедший дом.

Свой первый визит он нанес Эрнсту Маху. Человек, превративший современную физику в полноценную науку, теперь уже старик. По дороге к дому Маха Эйнштейн припоминал весь путь, который привел его сюда. Когда он пересекал порог, сердце выпрыгивало у него из груди. Он вошел, взволнованный, серьезный. Осознал значение этого мига, проделанного пути. Он сейчас сидит напротив живой иконы. То, что он способен сказать, вызывает улыбку. Сидя перед человеком, который мог бы столькому его научить, Эйнштейн пустился в длинную речь. Альберт пытается убедить Маха… в реальности существования атомов. Человек, известный своим скептицизмом, оправдал свою репутацию. Ничуть не убежденный, закутавшись в свое достоинство, он велел проводить Альберта после краткого разговора, больше похожего на монолог. Эйнштейн покинул Маха — в прямом и переносном смысле.

В Пражском Граде Альберта захватило вихрем неожиданных встреч. В столице Богемии бурлили умы. Очень быстро у Эйнштейна появился свой столик в кафе «Лувр». Там можно было встретить весь цвет пражских писателей. Он проводил целые вечера с Гуго Бергманом, до самого закрытия беседовал с Максом Бродом [41] . А еще там был молодой человек в шляпе, такой мрачный, загадочный, так хорошо говоривший о литературе. Эйнштейн познакомился с Францем Кафкой.

Ученый обрел свой эдем между физической лабораторией и столиками в пивных, на пересечении наук, искусств и политики.

Впервые его заинтересовала проблема его происхождения. Он думал, что разрешил этот вопрос еще в 12 лет, когда после годов поклонения Богу своих отцов решил отказаться от всякой религиозной практики и даже от веры в Заветы Моисея. Отныне его будет преследовать еврейский вопрос, начиная со встреч с Максом Бродом, одержимым этой проблематикой, и вплоть до последних дней его жизни, когда Бен-Гурион [42] предложит ему стать президентом молодого государства Израиль.

В Праге в этом отношении были столь же далеки от снисходительного презрения его отца к ортодоксии всякого рода, как и от иррационального хранения семейной традиции Паулины. Эйнштейн нашел здесь еврейскую общину, рассматривающую иудаизм как интеллектуальную позицию, чрезвычайно богатую своим разнообразием, чуткую к потрясениям внешнего мира и открытую для новых политических идей. Он увидел то, с чем никогда не сталкивался, даже представить себе не мог: еврейскую «интеллигенцию». При слове «евреи» ему на ум приходили лишь воспоминания о рассказах Макса Талмуда, о преследуемых и замкнутых диаспорах из Польши и России. Здесь же иудейская община, как нигде, находилась в центре проблематики, которая в дальнейшем выльется в трагедии будущего. Эту общину раздирали противоположные устремления. Ее привлекала немецкая культура, но она отчуждала себя от всемогущей германской общины — судетских немцев [43] , которым были очень близки нарождающиеся расистские теории. При этом еврейская община была далека от анти-немецких воззрений множества чехов. Эта община, чехами уподобляемая немцам, немцами презираемая как еврейская, воплощала собой будущее нелегкое положение Эйнштейна.

Оказавшись в центре активной еврейской интеллигентской среды, охваченной идеологическими страстями всякого рода, ученый, увлекающийся философией, как будто проник, наконец, за кулисы истории. Наверное, именно в пражских кафе Эйнштейн осознал, что его жизнь не ограничится изучением математических формул за письменным столом и восхождением к славе по ступеням кафедр европейских университетов.

Здесь, как нигде, ощущались первые дуновения злого ветра истории. Эйнштейн стал прообразом одного из героев романа Макса Брода. А затем Альберт подсел за столик молодого еврейского писателя, страдающего, но любезного, совершенно неизвестного, по имени Кафка, «Дневники» [44] которого, в отличие от романов, показывают его глубокую привязанность к корням и интерес к сионистской идеологии. Понемногу Эйнштейн почувствовал растущую приверженность к вопросу о еврейской нации. Возможно, юный Франц поделился с ним своими тревогами, которые поверял «Дневникам». В 1919 году Кафка напишет с невероятным предчувствием: «Евреям грозят угрозы» [45] .

И всё же главным занятием Эйнштейна в Праге были оттачивание, пересмотр, обобщение или исправление его теорий. Время, проведенное в Немецком университете, в большей степени было посвящено исследовательской работе, чем преподаванию. На протяжении всей своей научной карьеры, при каком бы университете он ни состоял, он будет довольно посредственным преподавателем, не заботящемся о связности своих лекций, посещаемости занятий, прилежности учеников. Эйнштейн был лишен педагогической жилки. Факультеты, которые станут приглашать его позже, будут об этом знать. Преподавательскую кафедру предлагали исследователю.