— Но ты ведь знаешь моего Николая, — сказала она, не скрывая своей тревоги за девочку, — знаешь, что это его дочка.

— Роза, — прошипел знакомый, — раз у нее есть хоть капля жидовской крови, она пойдет туда, куда и ты…

«Когда мы попали в гетто, — вспоминает Галина Николаевна, — мне шел четырнадцатый год. Но пока мы там находились, я повзрослела на несколько лет. Наверное, от страха и ужаса, от увиденного и пережитого…

Часто в гетто приходили немцы. Обычно они заходили со стороны набережной.

Как только мы видели, что они идут, все, кто мог, бежали в здание, стараясь подняться повыше, забирались даже на чердак, чтобы быть от них подальше.

Чаще приходили немцы в черных мундирах со свастикой. Обычно являлись после пяти часов. Ловили молодых парней, избивали дубинками, ногами. Били так, что человек умирал.

Мы с ребятами пробовали найти дыру, чтобы можно было выйти из гетто. Но все щели в разбитых вокруг домах были заколочены. Мы пробовали проскочить в ворота, когда вывозили покойников. Вывозили их по две, три подводы и больше, почти каждый день. В это время мы пытались выбежать, но нас били дубинками не давая выйти. Иногда молодые ребята как-то договаривались с охраной и выходили, чтобы принести родным поесть. А у нас с мамой никого не было.

У меня был папин вельветовый пиджак, длинный, мне до колен. В кармане лежала моя метрика. Мама мне дала ее спрятать. «Возьми, говорит, положи в карман. Пусть она у тебя будет». Эта метрика меня и спасла. Там написано: отец — Быковский Николай Иванович, мать — Быковская Роза Мордуховна, и стоит мой день и год рождения. Мамина фамилия до замужества была Ольшванг. Перед тем, как я попыталась выйти из гетто, мамино отчество чуть подтерла, чтобы трудно было сразу прочитать. Как-то мама говорит: «Галя, доченька, попробуй уйти. Когда люди пойдут к реке за водой, иди с ними. Скажи, что ты приносила школьной подруге поесть, а тебя теперь не выпускают. Если спросят, где твои родители, скажи, что мама давно умерла, а папу в армию забрали».

В сентябре я решила уйти. Вижу, дверь в будке открывается. Я — туда, и на лесенку, а дежурный еврей кричит:

— Полицейский, идите сюда. Она вышла отсюда.

Подходит ко мне молодой полицай с бельмом на глазу и говорит:

— Ты что, девочка, точно отсюда?

Я повторила то, что говорила мне мама. И добавила:

— У меня есть документ, — и подала ему метрику.

Он посмотрел метрику и сказал:

— Иди и больше сюда не приходи, не выпущу.

Сначала Галя пошла к родственникам отца. Но девочка боялась, что ее могут выдать, и через несколько дней ушла в деревню Малая Выдрея к тете Марусе.

Марию Матвеевну и Кирилла Ивановича Лобасенко в Малой Выдрее знали все. Они были потомственными крестьянами. Хозяйство имели небольшое, но бедными не были. Во время учебы в Витебске их дочь Оля часто бывала у Быковских.

«Когда Галя пришла и рассказала, что с ними случилось в Витебске, — вспоминает Ольга Кирилловна Лобасенко, — моя мама сказала: «Может, Бог даст, мама твоя жива, а ты оставайся у нас. Тебя здесь никто не тронет». Мы так и жили: три женщины и пятеро детей».

Первое время действительно было спокойно. Так продолжалось бы и дальше, если бы как-то вечером к Лобасенко не зашел знакомый старик, знавший Быковских по Витебску. Был он человеком безвредным, но язык держать за зубами не умел. По деревне пошли разговоры, что у Лобасенко вроде бы еврейка живет.

Решили перевезти Галю в деревню Речки к Анне Матвеевне Понкратенко, старшей сестре Марии Лобасенко. Так и сделали. Но вскоре оказалось, что и там есть любопытные. Чтобы не искушать судьбу, Галю отправили к Фене, дочке Марии Лобасенко, в деревню Зубаки.

В марте 1942 года Гале Быковской удалось перейти линию фронта в районе деревни Понизовье на Смоленщине. Потом она попала в Калининский детприемник, откуда ее отправили в ремесленное училище. После его окончания был завод, возвращение в родной Витебск. Работа санитаркой в военном госпитале, с которым выехала на фронт.

Бывшую узницу Витебского гетто Галину Николаевну Лапицкую и бывшую партизанку бригады П. И. Кириллова Ольгу Кирилловну Лобасенко долгие десятилетия связывали крепкие узы дружбы.

16 сентября 1941 года уголовный отдел Витебской городской управы издал приказ: «Всем гражданам нежидовского происхождения категорически запрещается пребывание на территории «ГЭТТО». Одновременно всем жидам запрещается хождение по неуказанной им территории. Уголовный отдел города Витебска» [34] .

Жил до войны в Витебске красивый и высокий парень Вася Корсак. Было ему лет двадцать пять. Работал он землемером. И жил с мамой почти в центре города в маленьком чистом домике. Перед самой войной Вася познакомился с еврейской девушкой Идой. Она работала счетоводом. Ей было тогда около двадцати.