Седой встал, и все остальные тюлени встали, отодвигая стулья, и только ожидали его сигнала, чтобы направиться к выходу. Элькин тюлень смотрел на нее спокойно и печально, и все остальные тоже смотрели на нее. Элька вдруг почувствовала, что краснеет, а глаза от смущения наполняются слезами.

— Надеемся получить ответ завтра, — сказал седой, — дольше трех дней нам не отпущено пребывать на земле.

— Я знаю, — кивнул герцог.

— Не хотелось бы огорчать вашу светлость… — Седой направился к двери, и тюлени двинулись за ним. Уже у двери он на миг задержался и коротко поклонился на прощание. — Но отказ мы воспримем как оскорбление.

Как только дверь за ними закрылась, все сразу зашумели, словно только и ждали разрешения.

— Не может быть, чтобы никакой выгоды! Это… какая-то ловушка, ваша светлость. Я бы советовал… предпринять дополнительное расследование…

— Но сотрудничество… если они и впрямь согласятся… не хочу лишний раз повторять, ваша светлость, но с уловами просто катастрофа. Учитывая, что постоянные неурожаи….

— Хенрик прав, нам грозят голодные бунты. Это, по крайней мере…

— И безопасность морских дорог…

— В конце концов, она же не прямая наследница. Это может быть удачным альянсом, ваша светлость. Если подумать, это можно представить, как…

Они вновь смолкли, и Элька поняла, что все смотрят на нее, а она так и стояла, теребя цепочку с камнем. Камень был теплым на ощупь, словно живым.

— Вы что, считаете, что я так легко ею пожертвую? — спросил герцог, и Элька почувствовала, как у нее перехватывает горло. — Господа, моя дочь не разменная фигура в политических играх.

— А зря, — тихонько сказал похожий на черепаху министр иностранных дел.

— Помолчите, друг мой, — сухо проговорил герцог. — Ступай, Эля.

Растерянная Элька брела по коридору в сопровождении компаньонки. Отец не даст ее в обиду. А она, дурочка, думала, что он ни капельки ее не любит. Да, но… Если это хорошо для страны… Разве не для этого ее, Эльку, взяли во дворец? Чтобы она принесла пользу? Этот тюлень… он симпатичный. Или нет, наверное, он противный, от него пахнет рыбой, фу. Но они совсем как люди. Дед говорил, когда они оборачиваются, то и не отличишь. Элька то краснела, то бледнела. «В твоем возрасте мечтают не об отце, а о возлюбленном», — сказал ей тюлень, а Элька и не знает, мечтает она о возлюбленном или нет. Вот об отце она мечтала, и лучше было бы этой мечте не сбываться. Но ведь ее все равно рано или поздно выдадут замуж, так почему бы…

Задумавшись, она было свернула в боковой коридор, но компаньонка, ласково взяв ее за плечо, сказала: «Пойдем, лапушка», и Элька впервые осознала, какие мощные мышцы скрыты под пышными рукавами ее платья.

В комнатах, когда компаньонка помогала ей переодеться (цепочку с жемчужным кулоном Элька положила на столик рядом с печатной машиной), Элька спросила:

— Ты что-нибудь знаешь о тюленях? Расскажи.

Компаньонка пожала могучими плечами:

— Не больше, чем ты, лапушка. Морской народ. Нелюди. Оборотни.

— А где они живут? Должны ведь они где-то жить?

— Они живут в море. Где же еще?

— А… откуда тогда… такие наряды и все остальное?

— С погибших кораблей, — сказала компаньонка авторитетно. — Раздевают мертвецов, сушат и складывают все в пещеры. Сундуки со дна морского, сокровища. Видела, все наряды старые? Это потому, что корабли утонули давно.

Элька поежилась. Вот и дед говорил, тюлени расплачиваются золотом с утонувших кораблей.

— А я слыхала, они когда-то спасали утопающих. И еще рассказывают про одного рыбака — как он взял в жены тюленью деву. Спрятал ее шкурку, и она не могла перекинуться обратно. И она жила с ним и родила ему детей. А потом ветер хлопнул дверью и шкурка упала с притолоки. Тюлениха натянула ее — и все…

— Это сказки, золотко. Никто не знает, чего они на самом деле хотят.

Компаньонка как бы невзначай потянула к себе подарок седого тюленя, но Элька сказала:

— Дай сюда. Это мне подарили.

— Как знаешь, лапушка, но я бы… Я потом отдам господину герцогу.

— Это не твое, — сказала Элька и забрала украшение.

Компаньонка решила не спорить. Она вообще была покладистая. Элька подумала, что начинает ее ненавидеть.

И эта цепь тоже с погибшего корабля? Она была тонкой работы, вся в цветах и листьях и сама по себе красивая, даже если не принимать во внимание жемчужину. А одно звено, самое крупное, явно служило замком, потому что его можно было развинтить на две половинки. Непонятно, зачем замок, если цепь и так свободно надевается через голову. Замок был внутри полым, вроде самопишущего карандаша, и в нем, свернутая в трубочку, лежала узкая бумажка, такая тоненькая, что выведенные на ней буквы просвечивали насквозь.

Элька оглянулась на компаньонку. Та вешала Элькино платье в гардероб и потому не могла видеть Эльку ни просто так, ни в зеркале. Тогда Элька осторожно вытащила бумажку и зажала ее между указательным и средним пальцами, а потом быстро завинтила замок, надела цепь на шею и, не торопясь, отправилась в умывальню. Там, усевшись на край розовой, точно морская раковина, ванны и пустив тоненькую струйку воды, чтобы шумело, она при свете электрического рожка развернула записку.

«Тебе здесь угрожает опасность, — шевеля губами, прочла она, — в соседнем с замком звене снотворное. Брось его в питье охранницы, а когда она заснет, выходи вечером в сад. Никому не говори».