Шрифт:
«Подробности перехода нашего отряда из Адлера на Сочу вашей светлости вероятно давно уже известны от лейтенанта Веригина. Предсказание мое, что результат может кончиться огромною потерею без существенной пользы, к несчастью, сбылось; предсказание это не было основано на одних догадках, но собственно от тонкого познания всех обстоятельств здешнего края, и это я не скрывал от моего здешнего начальства и, конечно, этим не мог сим угодить.
Потеря до 600 человек убитыми и ранеными, отправление в госпиталь до 3 000, издержки на 600 тыс. рублей могут ли заменить перехода трехдневного 20 верст расстояния от одного укрепления до другого вдоль морского берега, где не существует ни одного жилья, и можно ли повторять подобные пожертвования?
Конечно, и со стороны неприятеля не без потери, но не может сравниться с нашей, потому что горцы всегда ведут перестрелку врассыпную и имели возможность бить наших в густой колонне, идущей у самого берега… Этою экспедициею, сборы которой продолжались несколько месяцев, предварительные угрозы распространились по всем горам, мы лишь только показали ничтожность наших действий, и я опасаюсь, чтобы не могло иметь дурного влияния даже на народы, которых мы считаем давно покорными…»
Подобные катастрофы происходили с удручающей регулярностью, и после одной из них — самой ужасающей — Серебряков напишет свой подробнейший план покорения Кавказа, который публикуется ниже.
Для нас адмирал Серебряков, автор проекта покорения Кавказа, важен именно как классический «кавказец», не знавший, судя по всему, иной жизненной цели, кроме усмирения горских народов и присоединения Кавказа к империи. Но он отнюдь не был ограниченным солдафоном. Человек достаточно образованный, обладавший явными задатками государственного деятеля, Серебряков в сороковые-пятидесятые годы посреди напряженных забот крупного военачальника на театре боевых действий находил время для составления разнообразных проектов, касающихся как частных военных предприятий, так и предметов стратегического масштаба.
В Кавказской войне была одна особенность — Петербург, главным образом в лице государей Александра I и Николая I, — постоянно призывал воюющий генералитет к возможной гуманности. Если большинство генералов смотрело на горцев как на непримиримых врагов, то для императоров они были завтрашними подданными. Это противоречие усугублялось и тем, что в Петербурге очень плохо представляли себе положение на Кавказе. Разумеется, подобная позиция верхов не могла не влиять на поведение генералитета. И представления о допустимости тех или иных методов завоевания колебались довольно существенно. Описанная Филипсоном эскапада Анрепа была осуществлена лишь после того, как главнокомандующий Кавказским корпусом генерал Головин испросил соответствующего разрешения у Николая. И царь согласился. Умудренный многолетним кавказским опытом Филипсон на всю жизнь остался в изумлении:
«Совершенно для меня непонятно то, что ему предоставили ехать с этой проповедью к немирным горцам…»
И Александр, и Николай всерьез думали, что горцев можно уговорить, снисхождением и лаской склонить к реальному подданству.
Трезвый прагматик Серебряков готов был пользоваться проверенной всей историей колониальных завоеваний тактикой, но — как увидим — с постоянным учетом этих противоречий.
Рассказывая в очередном донесении Меншикову (июль 1839) о своих попытках поймать английского эмиссара Биля, скрывающегося в горах и подстрекающего черкесов, он добавляет:
«Сверх того (не знаю, ваша светлость одобрит ли мою политику против черкесов) я стараюсь вселять сколь возможно более раздор и ненависть между узденями и простыми, так как те и другие лазутчиками под разными предлогами, несмотря на свою присягу (турецкому султану. — Я. Г.), часто начали посещать мой лагерь; полагаю, чем более между ими несогласие, тем более для нас выгодно, рано или поздно, когда одна сторона должна будет прибегнуть к нашему покровительству».
Любопытно, что, используя столь привычный метод — «разделяй и властвуй», — адмирал с тревогой оглядывается на Петербург: одобрят ли? Тем больший интерес представляет для нас ситуация вокруг промежуточного проекта Серебрякова, предшествовавшего его основному грандиозному проекту.
Главное, что подлежит сегодня вниманию историка, желающего понять закономерности драмы, условно называемой «покорение Кавказа», — это нравственно-психологическое отношение русского общества к происходящему на южных границах империи. Анализ воззрений адмирала Серебрякова дает возможность определить, до какой черты готовы были идти люди, осуществлявшие завоевание, какая мера жестокости представлялась им приемлемой, кем являлись для них противники.
В Кавказском корпусе попадались генералы и офицеры, отличавшиеся патологической свирепостью, настолько оголтелой, что центральной власти приходилось их резко одергивать. Они выделялись даже на фоне обычной тогда практики тотального уничтожения непокорных аулов, иногда вместе с населением. Серебряков отнюдь к таковым не принадлежал. Он представлял наиболее распространенный в русской армии и флоте тип экспансионистского сознания, лишенного крайностей. Потому так существенны для нас приводимые ниже тексты.
Одним из способов давления на горцев, способов, которые постоянно тасовались и в Петербурге, и в Кавказском корпусе, было давление экономическое. Конкретнее — продовольственная блокада. Эта идея возникла не в XIX веке. Еще в 1730-х годах, в период кровавых мятежей башкир, недавно вошедших в российское подданство, но не вынесших поборов и измывательств новых властей и массового отчуждения пастбищных земель, — мятежей, которые не менее кроваво подавлялись, один из наиболее жестоких карателей — полковник Тевкелев, «крещеный азиатец», проповедовал продовольственную блокаду как эффективное средство, ибо «в большую покорность приводит их голод».