Шрифт:
На острие ножа нам не стареть вовек.
Как он, сияет твоя юность, дочка.
Как нож в руке твоей сверкает!
Так в бронзе свеч огонь играет.
Так ждёт невеста жениха.
Так в зеркале в лучах заката,
Как пред мечом стоишь одна ты
В сиянье глаз и их греха.
Ты сердцу не даёшь пророчить
Что сбудется – пусть не сейчас,
Но ощутимо ясно очень,
Хотя не видимо воочию.
И в этот раз, и каждый раз,
Как птица мчит, к гнезду спеша,
О дочь, о дочь!
Всё ищет нож твоя душа,
О дочь, о дочь!
4. Песнь пляски
Я косу твою сжав, с силой буду держать.
Я связал тебя прочно с собою.
Силой духа заставлю стонать и рыдать,
Изогнув твоё тело дугою. [10]
10
Если первая глава книги заканчивается просьбой мертвеца о прощении, то вторая – апофеозом ревности, переходящей в экстатическую пляску. Говоря о мертвеце, о духе, Альтерман называет его "страшный и нищий" – аллюзия на библейское выражение "Страшный Всевышний" (ТАНАХ, Писания, Книга псалмов, 47, 3 ) Мертвец как бы вершит суд по велению Всевышнего. Но в данном случае речь идёт о соблюдении заповеди верности принципам и духовным ценнностям. (А.Г.)
Как свет дня, промелькнёт смутно образ мой вдруг,
И ты, в страхе застыв глубоком,
Материнских почувствуешь силу рук,
Словно ветка в руках потока.
Когда в комнате бедной ты стул мой взяла,
Когда пыль с моего ты стираешь стола,
В мелочах ежедневных и ночью поздно
Любовь коршуна кличет и кличет грозно.
Её в целом и в доле любой есть следы,
И, как чудо, редка, и обычней еды.
Дочь, приди! Зарасти не может дорога
От коршуна к твоему порогу!
Приходи! Целый день бы смотрел,
Как чепец твой красив, фартук бел,
И спокойны глаза озорные,
Как серебряный шекель, большие...
Приходи! Нет другой, ты – одна.
Приходи! Как, сестра, ты бедна!..
Перед тем, кто страшен
И нищ,
Со свечой горящей
Склонись.
Чтобы в скорби своей
Был жесток,
Воспевай,
Пока тёмен восток.
Чтоб, как хлеб бы полёг
В суховей,
До косы тебя сжёг,
До костей.
Ты отринута, я – покров твой.
Позови лишь - объятья открою,
И рыдать будет вместе со мной
Твоё тело, согнувшись дугою.
"Где ты?" – всюду мой слышишь вопрос,
И душа твоя замерла в счастье,
Ведь, как бедность, к тебе я давно уж прирос,
И знаком много лет, как несчастье.
Бог – свидетель, и ты не могла б отрицать:
Прах мой жив под твоими ногами.
Ложь пыталась тебя от меня оторвать,
Но я здесь, это знаем сами.
Тёмным вечером в комнате бедной твоей
Путь мой – красная нить от окна до дверей.
И из всех уголков, за стеной любою,
Слышишь, коршун взывает к тебе с любовью.
Если с ветром, и с бурей приду, и с дождём,
Словно дверь, задрожав, ты откроешь мне дом.
И под шторы полёт от окна до порога
Меж тобою и коршуном ляжет дорога.
Приходи! Целый день бы смотрел,
Как чепец твой красив, фартук бел.
Приходи, глаз твоих нет краше,
Под напев парной пляски нашей.
Приходи! Нет другой, ты – одна.
Приходи! Как, сестра, ты бедна!..
И направь свечу свою
В ночь,
Чтоб я видел красу твою,
Дочь.
Она, дом освещая,
Горит
И, свечою сгорая,
Царит.
Скорбь её будет бить
Без конца
И живого слепить
Мертвеца.
Я – свидетель, не смей отрицать:
По живому ступаешь ногами.
Ложь пыталась тебя оторвать,
Но я здесь, это знаем сами.
3
1. Бубен
В будни большая улица бьёт
В бубны большие весь день напролёт. [11]
Кончилось лето, черёд за зимой –
Улица в бубен колотит большой.
Старость уходит, а юность цветёт –
Улица в бубен без устали бьёт.
11
В Мишне и Гемаре, трактующих Талмуд, говорится, что большими бубнами пользовались и профессиональные плакальщицы.