— Чего же над собой смеяться. Грустно, а не смешно.

— Спасибо за прохладу, — крикнули мы на прощание деду и пошли дальше.

— Да я же что… Я бы рад… — бормотал старик.

Наконец мы в бюро пропусков наркомата авиационной промышленности. Здесь тоже битком набито молодыми людьми. Дым стоял коромыслом. Взглянув на эти бесконечные очереди к телефонам и пропускным окошечкам, мы почти безнадежно махнули рукой. Все были злы и раздражены, слышалась бесконечная перебранка. Большинство из них были приезжими с периферии. Но нам повезло, мы встретили знакомого инженера, который быстро заказал нам пропуск.

— Вот хорошо, что пришли, а я-то уж собирался уходить на совещание, — сказал тот, к кому мы зашли, и начал торопливо засыпать нас вопросами: — Инженеры? Да? Какой специальности?

— Горняки, металлурги, обогатители.

Вдруг его перебил сопровождавший нас Николай:

— Да какое это имеет в данном случае значение? Это к делу не относится, я же с тобой о них говорил, все они ребята свои в доску. Я ведь сам нефтяник.

— Ну хорошо, — крикнул начальник отдела кадров секретарю, — дай этим товарищам анкеты, да поскорей.

— Только вот что, ребята, — обратился он к нам, — вы все технологи по легким металлам. Поняли? Ну, мне вас не учить. Валяйте, пишите.

На прощанье он нам заметил:

— Вот что, молодцы, я сегодня все оформлю, а завтра приходите получать командировки и деньги.

Вышли.

— Ну, а дальше, Сеня, куда же? — спросил Боря.

— В наркомат боеприпасов, сейчас половина четвертого, мы еще успеем.

Та же картина была и здесь. В приемной было тесно, накурено, жарко.

Я обратилась к своим спутникам:

— Вы, ребята, давайте, идите, а я поеду домой.

Я очень устала, голова болела невыносимо.

Вскоре я встретила еще не уехавшего Сеню, он спросил:

— Ну, как дела?

— По-прежнему, — ответила я.

— Ну и чудак-человек же ты, а вот мы почти по пять тысяч получили.

— И куда же вы поедете?

— Вот еще забота, куда сумеем добраться, туда и попадем, выбор большой.

— Но деньги же вам нужно потом возвращать? — я не успела договорить.

— И зря ты… В хорошее время концов, бывало, не найдешь, а теперь какой черт будет копаться? Разве у наших денег есть хозяин? Не я, так другой ловкач это сделал бы, да и делают, ты ведь видела, сколько их там было. Война, а в войну, как я могу поручиться, куда попаду?

Бомбежки усилились, всех, кого можно было отправить рыть окопы, отправили, а у оставшихся работа совершенно не клеилась. Вернее, вообще ничего не делали, эвакуировали только незначительную часть. В коридорах института, в лабораториях еще лежали ящики с оборудованием, подготовленные к вывозу.

После работы я зашла к знакомой Вере Николаевне.

— Вера Николаевна, — удивилась я, — что это вы сидите, как ни в чем не бывало? Ведь завод и лабораторию уже эвакуировали, я думала, что я вас не застану. Телефоны не работают, так я шла мимо и на всякий случай зашла.

В комнате все было вверх дном. Чувствовалось, что у этой, всегда аккуратной женщины, руки совершенно опустились. На столе стояла грязная посуда, постели не убраны, на стульях и на диване валялись разбросанные одежда, полотенца, обувь. Вера Николаевна сидела на краю дивана, двое ребят прижались к ней.

Я освободила стул и села напротив нее.

— Вера Николаевна, ну расскажите, что у вас? Что вы так пригорюнились, ведь вы не одна, все мы в одинаковом положении. Стоит ли так убиваться?

— Так разве я о себе? — сказала она, — я обо всех думаю, у всех у нас участь одна. Я вспоминаю, как все мы раньше работали. Целый день в лаборатории, вечером бежали домой, готовили, кормили мужей, детей, стирали, убирали, ни минутки покоя не знали, как бы трудно нам ни было, всегда была одна дума: вот еще 2–3 годика — и все будет лучше, вот еще чуточку подождем. Ждали-ждали, и дождались! А теперь что еще ждать? Андрея взяли в ополчение, всего неделю тому назад проводила его. Андрей, ты подумай, ему только 17 лет в мае исполнилось! Ну какой он вояка, когда еще молоко на губах не обсохло.

Когда я собралась уходить, за своей спиной я услышала, как она старается заглушить рыдания, но это ей не удавалось. Дети, всхлипывали, прижавшись к ней.

Я вернулась, стараясь успокоить ее.

— Вера Николаевна, хватит дорогая.

И опять та же самая фраза:

— Ведь вы не одна, у всех берут на фронт, а у вас еще двое. Успокойтесь и детей успокойте. Вам надо было уехать, когда лабораторию эвакуировали вместе с заводом, — сказала я.

— А нам сказали, что после отправят. Да куда я поеду, когда душа на две половины раздирается… В одном месте я и ребята, а в другом — мое дитя, его могут ранить, убить, а я ничего не буду знать об этом. Я не буду знать, где он, и он не будет знать, где мы. Я буду сидеть здесь, ожидать здесь и, может быть, бог нас сохранит.