— Только нас всех, — деловито заметил Володя, — а вещи можно бросить, они только мешают бабушке сесть в поезд, папа другие купит.

— Легко сказать купит, да нет, мы уж и вещи, — успокоил его военный.

Так мы, благодаря Володе, совершенно неожиданно очутились в вагоне, так же крепко-накрепко набитом людьми, но только военными. Почему при таком столпотворении этот военный решил втиснуть нас в свой вагон, трудно объяснить. Может быть, Володя напомнил ему сынишку. Не знаю. Но после того, как он нас посадил, мы больше его не видели, даже не могли поблагодарить. Военные в этом эшелоне отправлялись в Сталинград или еще куда-то на переподготовку. Увидев меня с двумя детьми на руках, один из военных встал, уступил мне место. Дети хотели пить, есть, но в вагоне было так тесно, что пошевельнуться нельзя было. Они голодные так и уснули у меня на руках, а о том, чтобы добраться до туалета, и речи быть не могло. Мама так и застыла в тамбуре, весь проход был битком набит стоящими и сидящими военными.

Рано утром мы прибыли на тихую, спокойную станцию Морозовскую. Здесь расформировали поезд, вагоны с военными отцепили от общего состава, мы сошли и решили передохнуть, переждать.

После такой напряженной жизни в Москве, мы как будто сразу попали здесь на другую планету, тихую, спокойную. Наш Юг имеет какую-то особую прелесть, даже воздух какой-то бархатистый, более ласковый. Вокруг вокзала стояла небольшая толпа. Сюда прибывали эшелон за эшелоном с эвакуированными из Белоруссии, Бесарабии, Молдавии, даже из Латвии, Литвы, Эстонии и из тех частей Украины, которые уже были заняты немцами. Здесь, в этом тихом, спокойном, как показалось нам в это утро, месте всех выгружали, видно, в надежде, что сюда немцы не дойдут. Подъезжали подводы и развозили всех по окрестным колхозам, где урожай убирали женщины, старики и дети. Большая часть урожая пропадала в поле, повсюду нужны были рабочие руки.

Вот здесь, в этом тихом, спокойном месте, мы и все наши знакомые, кто ехал с нами из Москвы, решили тоже немного передохнуть, подождать несколько дней, а дальше видно будет, поедем дальше или, может быть, вернемся обратно в Москву. У всех еще теплилась какая-то надежда, что немцев так далеко не пропустят, что где-то их, все-таки, остановят, что сюда они тоже не дойдут и что забираться очень далеко, может быть, тоже не следует. И, как только немцев вытурят, мы все сразу вернемся обратно.

Это была большая казачья станица между Ростовом и Сталинградом недалеко от станицы Шолохова — Вёшинской. Самого моего любимого писателя. Весь тип и облик этой станицы был деревенский, но почему-то называли ее городом. Единственное двухэтажное здание, которое находилось с левой стороны от железной дороги и от вокзала, занимал горсовет. С правой стороны вокзала вдоль железнодорожного полотна протянулась широкая улица с маленькими уютными домиками.

Было тихое, спокойное, теплое утро. Я решила искать временное пристанище. Мама и дети оставались на вокзале. Навстречу мне шла дородная казачка в белом платочке, с кошелкой в руке, как видно, на рынок. На мой вопрос, где и у кого я могу найти временно комнату, задумалась, назвала несколько фамилий.

Я поблагодарила и пошла, но вдруг она окликнула меня и, махнув рукой, предложила:

— Э, да чего вам искать, пошли к нам. К нам, правда, дочка должна приехать из Воронежа с ребятишками, ну а пока…

— Но я ведь не одна. У меня на вокзале мать и двое детей, — предупредила я.

— Да что там, заберем и детей, и айда к нам. Отдохнете, а там посмотрим.

Как же можно было отказаться от такого широкого гостеприимного жеста?

Она даже попросила у соседа подводу привезти маму и детей с вокзала.

Так мы очутились у милейшей русской женщины — Эмилии Филипповны.

Дом у нее был типичным домом казацкой станицы — две комнатки с сенями. Нам она предложила горницу. Это была самая лучшая комната для гостей, полная цветов. Несмотря на маленькие окна, солнце щедро заливало всю комнату светом. Стол, четыре стула, сундук — вот и вся незатейливая обстановка. В одном углу иконы, а в другом небольшая кучка зерна, ссыпанного прямо на пол. Вторая комната служила кухней, столовой и спальней для хозяйки и хозяина. Сенцы были завалены всяким скарбом. Старые кадушки, горшки, грабли, и вся эта рухлядь составляла хозяйственную ценность этого приветливого дома.

У порога — куст крыжовника и сирени, одинокое дерево, которое хозяйка пожалела срубить на дрова. Небольшой огородик простирался до самого порога, а вокруг этого крохотного огородика огромные участки, густо заросшие буйной дикой травой. Это были отрезанные от огородов участки, которые люди не имели право засевать и которые образовали огромное пустующее поле между усадьбами. А ночью, выйдя из дому или возвращаясь домой, люди косо смотрели на эти высокие заросли, как в старину смотрели на «гиблые заброшенные места», вокруг которых складывались легенды и страшные сказки про леших.

Из «движимого имущества» наша хозяйка имела несколько кур, корову, поросенка и двух собак по имени Гитлер и Кайзер. Гитлер сидел привязанный на цепи, а Кайзер, маленькая собачонка, хватала прохожих за икры. Обе были тощие и злые. Корова доилась, курочки неслись, на огороде была картошка и лук. Филипповна жила по местным понятиям вполне нормально. Она не была колхозницей, муж ее работал судебным исполнителем и относился к разряду выдвиженцев. Из-за выполняемой им работы он не был у населения в фаворе. И даже наоборот, когда я встречала крестьян, они при упоминании его фамилии делали ужасно кислые физиономии и мычали что-то нечленораздельное.

Со своей стороны я могу сказать одно. Более милого, более приветливого человека трудно встретить.

Эта замечательная женщина мало того что приютила нас, она в тот же день зарезала курицу, приготовила вкусный обед и, как только выдоила корову, напоила детей парным молоком, как будто уже давно ждала нас в гости. Здесь, в этом доме, не было — это ваша, это наша еда. Мы чувствовали себя у них, как дома, как будто мы их и они нас знали всю жизнь.

И когда мы в конце декабря должны были уехать в Москву, а мама с детьми должна была временно, задержаться здесь, Эмилия Филипповна и ее муж, дядя Яша, целую неделю никак не могли договориться с Иваном Ивановичем и его супругой, у кого должна остаться мама с детьми. Филипповна и дядя Яша категорически заявили, что они детей не отпустят, так как они были первые, у кого мы остановились. Поэтому дети с мамой должны остаться у них и только у них.