Шрифт:
И теперь мне снова, уже второй раз, пришлось проводить его в армию.
Прошло несколько месяцев, рано утром, когда я торопилась на работу, в дом вошла женщина с ребенком на руках и взволновано сообщила:
— Ваш сын раненый лежит в госпитале вместе с моим мужем. Госпитали переполнены, всех тяжело раненных отправляют в тыл (Москва еще не считалась тылом, а была пересылочным пунктом), а ваш сын заявил, что никуда он не уедет, пока не увидит маму. Он дал мне ваше имя и ваш адрес.
Я растерялась.
— Какой сын, вот мой сын, — показываю на Володеньку, и вдруг спохватилась: — Да это же Сережка!
Когда я пришла в госпиталь, главврач даже обрадовался:
— Пожалуйста, уговорите сына. Мы стараемся освободить место для вновь прибывших легко раненых. А тяжело раненых отправляем в тыл, а ваш сын, когда пришли с носилками, схватился руками за кровать, так что мы не могли оторвать его, и заявил:
— Пока не увижу маму, никуда отсюда не уеду.
Я сообщила врачу, что это не мой сын, и что его матери в Москве нет, и что я постараюсь, сделаю все, что смогу, чтобы разрешили Сережку не эвакуировать, пока не приедет его мать, а врача попросила пока его не трогать.
Сережа действительно был тяжело ранен. Его ранили, когда он тащил раненого товарища с линии огня в окоп.
Я добилась того, чтобы Сережку оставили в Москве. Но это оказалась не такая простая задача, как я думала. Для этого я должна была дойти до самых, самых высших инстанций, так как этот приказ невозможно было нарушить ни под каким видом. Тогда многие бы захотели остаться в Москве. И все-таки я добилась того, чтобы его перевели в специальный госпиталь в Москве, где лежали раненые с такими же, но более легкими ранениями. Но это было далеко не все. Добиться разрешения вызвать его мать тоже требовало гигантских усилий, ведь я уже давно, еще весной начала об этом хлопотать, когда вернулся Сережа из плена.
И наконец, когда его мать приехала, мы с ней помчались в госпиталь, Сережа вышел к нам уже на костылях.
Мы вернулись из госпиталя поздно вечером и, как только сели пить чай, пришла телеграмма, в которой сообщалось о гибели в боях Сергея Сергеевича Исаичева. Мать в истерике решила снова бежать в госпиталь. Как мы ее не уговаривали, что это ошибка, что мы только что от него пришли, ничего не помогло. И в 11 часов ночи мы снова помчались в госпиталь, где все уже спали, подняли всех на ноги и не могли успокоить ее, пока они не разбудили и не привели к нам Сережу. Анна Михайловна тогда еще не знала, что ее старший сын Борис, которому исполнилось 19 лет, уже погиб, когда сбрасывали десантные войска за линией фронта.
Шуру похоронили в рост
11 сентября 1942 года мой брат Шура погиб, так, как гибли русские герои, не щадившие своей жизни во имя нашей победы. Он погиб в боях при попытке прорвать блокаду Ленинграда в районе Невских Дубровок — у станции Мга.
Он пошел защищать кусочек той земли, которую прозвали «кровавой долиной смерти». Пошел добровольно, мог не пойти, так писали мне его товарищи по оружию, те, кто был с ним рядом до последнего его вздоха.
Они писали: «Когда осколок мины пронзил ему грудь, он обратился ко всем:
— Идите, идите вперед, не останавливайтесь! Я отдышусьи тоже пойду за вами.
Это были его последние слова. Он скончался у нас на руках. Здесь и остался он навеки. Мы похоронили своего командира, друга и товарища в рости поклялись, что как только кончится война, если кто из нас останется в живых, мы вернемся на это место и поставим памятник нашему лучшему командиру, другу и товарищу». Похоронить в рост,как мне объяснили военные, в тех адских условиях, где трупы убитых лежали штабелями, это означало проявление исключительной любви и уважения к погибшему.
Остался ли кто-либо в живых из этих смелых, кристально чистых, честных, советских юношей?
Такого сына воспитал отец. Тот самый враг народа, которого осудили на 10 лет и сослали в дальние лагеря без права переписки. За что? И что может быть страшнееэтого?
Саша писал мне: «Я очень хорошо теперь понимаю отца, помнишь как он говорил: „Я никогда, никакой войны не хочу, но если кто-либо, хоть шаг переступит за наши границы, хоть на пядь нашей земли посягнет, то я буду один из первых, который до последней капли крови будет защищать нашу страну… Любите ее дети, берегите. Вы ее хозяева и вы ее защитники!“.»
К этому письму была приложена вырезка из военно-фронтовой газеты, выходившей в это время в осажденном Ленинграде. В ней снайпер писал: «На моем боевом счету уже много уничтоженных немцев, но за жизнь такого замечательного человека, каким был наш любимый друг, товарищ, командир, Александр Иванович Саутенко, это слишком малый счет».
Встреча 1943 года
Под Сталинградом и в Сталинграде в это время уже шли самые, самые тяжелые, самые ожесточенные бои. Недалеко от Москвы также шли жестокие бои, а окруженный Ленинград погибал от холода и голода. Положение было очень, очень тяжелое, казалось, критическое. Приближался новый 1943 год. Я очень хорошо помнила и не могла забыть, как мы встретили 1942 новый год. На улице, дрожа от холода и голода в трескучий мороз, как бездомные, в ожидании трамвая.