Данная книга ставит целью, во-первых, нарисовать социальный портрет русских студентов в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века, во-вторых, рассмотреть влияние немецких университетов на развитие образования и культуры в России через посредство тех идей, знаний и представлений, которые получали там русские студенты и переносили затем в сознание русского общества, способствуя становлению отечественного высшего образования и науки в целом. Это, в свою очередь, ведет к анализу и более широких вопросов: каким образом в русском обществе менялось отношение к университетскому образованию, как развивалась и усваивалась в России университетская идея и какое влияние это в конечном итоге оказало на общественную жизнь.

Хронологически работа охватывает период с начала возникновения регулярных поездок русских студентов в немецкие университеты, которое падает на самый конец XVII века, до 1849 г. Верхняя дата, естественно, не просто соответствует завершению первой половины XIX в., но, одновременно, и разгару революционных событий в Германии, открывших новую эпоху в ее истории, а также наступлению «мрачного семилетия» в связи с резким ужесточением политики самодержавия в России. Все это привело к прекращению образовательных поездок в немецкие университеты. Формальный запрет на осуществление таких поездок по Министерству народного просвещения был издан С. С. Уваровым весной 1848 г., однако немногие студенты, видимо из тех, что уже находились в тот момент в Европе, еще поступали в немецкие университеты в течение 1848–1849 гг., и лишь к 1850 г. их количество падает до нуля.

Для истории рoссийской высшей школы период XVIII — первой половины XIX в. характеризуется тем, что в это время происходил процесс постепенного осознания русским обществом ценности и необходимости университетского образования, завершившийся складыванием системы российских университетов [2] . Этот процесс начался с петровских реформ, которые среди многого иного принесли в русскую жизнь представление об университете как о таком образовательном учреждении, которое способно влиять на развитие общества и государства (говоря утилитарным петровским языком, «приносить пользу»). Однако привлекательность университетской учебы для большей части общества первоначально казалась весьма спорной, как низок был и социальный статус науки в XVIII в., и лишь под влиянием государственной политики общественное отношение к университетам постепенно эволюционировало в лучшую сторону. В начале XIX века, после проведения университетских реформ возник, наконец, костяк российской системы университетов, которая по окончании Отечественной войны, на волне патриотического подъема начала быстро наполняться слушателями, т. е. процесс включения университетов в систему общественных приоритетов завершился. При этом, хотя успех или неуспех развития университетского образования в России определялся в большой степени его поддержкой со стороны дворянства, тем интереснее будет потом отметить (и не только на примере Ломоносова!), что и другие общественные слои уже в XVIII веке выказывали социальную мобильность и тягу к научным знаниям.

С точки зрения истории немецких университетов, обзор ключевых проблем которой будет представлен в главе 1, границы периода XVIII — первой половины XIX века соответствуют переходу от «доклассического» к «классическому» типу немецкого университета [3] . Большая часть периода относится к эпохе немецкого Просвещения, которая оказала существенное влияние на образование в целом и на развитие университетов в частности. Конец этой эпохи, падающий на время наполеоновских войн, завершает т. н. «доклассический» период университетской истории Германии. В этот рубежный момент были сформулированы принципы, легшие в основу «классического» немецкого университета, с которыми он вступил как ведущее учебное и научное учреждение в XIX и XX века [4] . В 1810 году по плану прусского министра и просветителя Вильгельма фон Гумбольдта открылся знаменитый Берлинский университет. Именно его основание оказало огромное влияние на последующий этап развития университетского образования в XIX веке. Поэтому студенческие поездки из России в Германию второй четверти XIX века не только были направлены, в основном, именно в Берлинский университет, но и выносили отсюда новое понимание университетского образования в единстве с научным поиском, передовые методы исследования, философски углубленное осознание ключевых проблем развития науки. Такое живое взаимодействие ученой среды России и Германии позволило подготовить новое поколение отечественных ученых, способствовало окончательному складыванию российской университетской системы.

На пути исследователя русского студенчества в указанный период стоят, однако, серьезные методические трудности. Прежде всего, сам объект исследования требует разъяснения и уточнения. Кто такие «русские студенты за границей»? Разными исследователями в него вкладывается свое содержание, варьирующееся в зависимости от исторической эпохи. Так, например, в работах по исследованию студенческих миграций в Европе начала XX века слова «русский студент» тождественно обозначают студента, приехавшего с территории Российской империи [5] . Ни о какой национальной или конфессиональной дифференциации здесь речи не идет, хотя более детальный анализ показывает, что подавляющее их большинство происходило с территории Царства Польского и по вероисповедному признаку их можно было бы отнести к полякам и евреям, так что известное несоответствие с обозначением их как «русских студентов» многократно отмечалось уже в российской прессе начала XX в. [6] С другой стороны, в условиях стабильности границ между Россией и Европой и сложившегося в общественном сознании четкого противопоставления жителей Российской империи и прочих стран Европы такое чисто политическое деление, видимо, имело смысл. Но это вовсе не означает, что тот же принцип должен применяться и для иного периода, например, для XVIII века.

Чтобы сделать понятие «русские студенты» работоспособным для какого-то выбранного отрезка времени, исследователю необходимо определить простой и эффективный критерий, который позволил бы выбирать искомых студентов из их общей совокупности в немецких университетах. Можно выделить три основных вида таких критериев: политический, национальный и территориальный. Согласно политическому критерию, русскими студентами будут считаться все, кто являются подданными российского государства, как это было продемонстрировано на приведенном выше примере исследований по периоду начала XX в. Согласно национальному критерию, можно пытаться выделить в списках студентов «этнических» русских. Наконец, согласно территориальному критерию, основой для включения того или иного человека в списки «русских студентов» служит его проживание на определенной, четко обозначенной территории, не обязательно совпадающей с государственными границами Российской империи.

Если мы попытаемся применить три этих названных критерия к периоду истории России XVIII — первой половины XIX в., то увидим, что у всех них есть существенные недостатки. Наиболее очевидны они у второго критерия, поскольку он должен оперировать с понятием национальности, которое еще не использовалось на данном историческом отрезке, в особенности применительно к XVIII в. В Российской империи для самоидентификации человека вплоть до начала XX в. применялся признак вероисповедания (иными словами, поляк определялся по принадлежности к католичеству, еврей — к иудаизму, немец — к лютеранству, русский — к православию и т. д.). В источниках по студенчеству немецких университетов, о которых речь пойдет ниже, вероисповедание фиксировалось далеко не везде, да и указывать его начали весьма поздно, не раньше 10—20-х гг. XIX в., и следовательно как универсальный критерий оно использоваться не может. К тому же даже тщательные попытки применить национальный критерий к студенчеству начала XX в. (т. е. «установить» национальность, исходя из целой совокупности разных признаков, а не только одного вероисповедания) показывают всю его противоречивость [7] .

Можно было бы, конечно, для определения национальности основываться на одних только именах студентов, и, тем самым, выбирать тех из них, которые носят русские имена и фамилии. Не говоря уже о некоторой неоднозначности того, какую именно фамилию считать русской, а какую нет (классический пример такого рода — Фонвизин), при этом подходе из числа студентов выпадают представители значительной социальной группы — т. н. «российские немцы». Они были составной частью русского общества (для XVIII в. — преимущественно столичного или крупных городов), не отделявшей себя от остальных жителей России. В университетских матрикулах, как мы увидим, они, так же как и другие русские уроженцы, идентифицировали себя как Russus или Peterburgensis. Важно заметить, что среди определенных социальных слоев и профессий (например, среди врачей) именно немцы доминировали над коренными русскими, поэтому пренебрегать ими, рисуя социальный портрет русского студенчества, нельзя. Как будет показано, их место в образовательном потоке из России в Германию было и в самом деле значительным; более того, ими могли завязываться университетские контакты, которые послужат потом для поездок других уроженцев России: например, именно петербургские немцы в 40-е гг. XVIII века «проложили дорогу» в Кильский университет, который впоследствии принял к себе десятки русских юношей. Против отрыва «русских немцев» от прочих студентов из России свидетельствуют и нарративные источники. Так, из писем и дневников русских студентов в Гёттингене на рубеже XVIII–XIX в. следует, что носившие немецкие фамилии юноши из Петербурга или Москвы безусловно воспринимались в их группе как «свои». Интересно, что даже немецкие профессора видели в тех же юношах не своих бывших соотечественников, но смотрели на них именно как на представителей будущей русской науки [8] . Добавим еще, что к концу XVIII в., когда во многих семьях русских немцев подрастало третье поколение детей, родившихся в России, они, хоть и сохранив немецкие имена и фамилии, значительно «обрусели» как по собственным привычкам, так и по социальному статусу, что опять-таки препятствует их отделению от общей корпорации русских студентов.