Последний отзвук запретов на поездки в немецкие университеты в 1820-е гг. мы находим в деле о командировании магистра Московского университета М. П. Погодина, рассматривавшегося в Министерстве народного просвещения в начале 1826 г. В нем упоминается приведенный выше список из находящихся под запретом четырех университетов, а также еще один, составленный великим князем Константином обширный перечень университетов и училищ Германии и Швейцарии, в которые тот «с Высочайшего дозволения предписал также воспретить отправлять для обучения юношество» [492] . В последний список были занесены даже прусские Бреслау и Галле, а также Гёттинген, Лейпциг, Тюбинген, Базель, все учебные заведения Песталоцци и др. Таким образом, единственным реальным местом ученой командировки в Германию оставался Берлин, куда и направлялись до этого немногочисленные стипендиаты 1820-х гг. Рассматривая дело Погодина в Комитете министров, большинство членов склонны были согласиться на ее проведение, но и здесь выступил Голицын (уже смещенный с поста министра и занимавший должность управляющего почт) с особым мнением, что «нет пользы посылать сего магистра в чужие края для окончания наук по нынешним обстоятельствам, а удобнее в Университете можно дать то образование, которое Правительству угодно будет». К последнему мнению присоединился Николай I и командировка была отклонена.

Черта под периодом «отторжения» немецких университетов была довольно неожиданно подведена уже в следующем году, и притом самим же Николаем I. Веское слово для этого сказал профессор Дерптского университета Г. Ф. Паррот, к мнению которого прислушивался как прежний, так и новый император. В сентябре 1827 г. в Комитете устройства учебных заведений обсуждалась представленная Парротом записка о российских университетах, в которой он доказывал во всех смыслах их недостаточное состояние и предлагал широкую программу подготовки будущих русских профессоров за границей. «Целью является дать русской нации подлинно национальные университеты. Образование должно, наконец, стать врожденным. Чтобы достичь этого, нужно взрастить множество обученных людей, которым можно было бы доверить просвещение нации, не привлекая иностранцев. Однако, иностранцы должны стать фундаментом» [493] . Итогом обсуждения проекта Паррота явилось создание Профессорского института в Дерпте как подготовительного звена перед отправкой в европейские университеты, а на журнале с результатами обсуждения Николай I написал резолюцию, как бы еще раз соглашаясь с Парротом и подводя итог предшествующей эпохе в политике Министерства народного просвещения: «Профессора есть достойные, но их немного и нет им наследников, их должно готовить, и для сего лучших студентов человек двадцать послать на два года в Дерпт, и потом в Берлин или Париж» [494] .

Новый период во взаимоотношениях немецких и русских университетов открылся на рубеже 1820—1830-х гг. массовыми командировками будущих русских профессоров в Берлин. Университет в столице Пруссии был призван сыграть для университетского образования в России роль, сходную с той, какую четверть века назад начал играть Гёттингенский университет: он должен был опять соединить Россию с европейской наукой, а для этого помочь создать новое поколение отечественной профессуры.

Выбор Берлина для этих целей был глубоко осознанным и полностью оправдался. Действительно, открывшийся в 1810 г. Берлинский университет уже в первые годы своего существования завоевал славу одного из лучших в немецких землях. Территориально он располагался ближе к Петербургу и Москве, чем большинство других немецких университетов. К тому же Пруссия выступала постоянной союзницей России в европейской внешней политике, и в Берлине на службе при русской миссии находилось немало чиновников, что с точки зрения правительства облегчало надзор за студентами и гарантировало их «благонадежность». С другой стороны, Берлин привлекал изобилием своих библиотек, музейных коллекций в самых разных областях — всем тем, что составляло здесь уже сложившуюся инфраструктуру науки, позволявшую студентам не только достаточно быстро осваивать новые предметы, но и вести затем самостоятельные научные изыскания.

Однако эти внешние преимущества не до конца объясняют совершившийся переход, особенность которого заключалась еще и в том, что Берлинский университет был создан на существенно иных основах, нежели космополитичный Гёттингенский университет. Перед высшим учебным заведением в столице Пруссии с самого его возникновения была поставлена задача строительства национального университета. Легендарные слова прусского короля, сказанные после поражения в войне с Наполеоном в 1806 г., о том, что его государство должно теперь «духовными силами возместить то, что оно потеряло физически», лежали в основе всех проектов по открытию «высшего ученого заведения» в Берлине, а возглавлявший в это время департамент народного просвещения в прусском правительстве Вильгельм фон Гумбольдт смог воплотить их в новой форме — университета, который, по мысли Гумбольдта, являлся «вершиной, куда сходится все, что делается непосредственно ради нравственного усовершенствования нации» (см. главу 1).

Через такое различие Гёттингена и Берлина можно лучше понять характерные особенности двух этапов университетского строительства в России в 1800-е и в 1830-е гг. Если в начале XIX в., руководствуясь образцом Гёттингена, российская образовательная система наполнялась иностранцами, хотя и высокого научного класса, и приобретала «космополитичный» оттенок (известна фраза М. Н. Муравьева, что когда-нибудь «приедут и шведы учиться в Москву», но разве такая задача стояла перед русским образованием?), то в царствование Николая I четко была осознана необходимость построения именно национальной науки из ее российских представителей, находящихся в то же время на европейском уровне знаний, и как раз такую задачу помогало решить обращение к опыту Гумбольдта в Берлинском университете.

Университет Гумбольдта был призван служить науке как таковой, рассматривал ее как непрерывно развивающийся процесс, участниками которого являются и профессора, и студенты. Гумбольдт писал, что такой университет должен «поддерживать живым и деятельным тройственное стремление человеческого духа: i) прежде всего, выводить все знание из одного первоначального Принципа; 2) затем сопоставлять это знание Идеалу; 3) наконец, эти Принцип и Идеал скреплять в единую Идею» [495] .

Далее Гумбольдт подчеркивал связь этих философских построений с немецким национальным характером, поскольку сам «интеллектуальный строй» немцев, по его мнению, уже имеет тенденцию к поиску и выявлению Идей, и нужно только следить, чтобы эта тенденция не подавлялась насильственно (извне) или через обнаруживающиеся внутренние антагонизмы. Иными словами, одна из главных целей нового университета — помочь как можно полнее раскрыться тому стремлению идти путем научных исследований к истине и идеалу, которое уже заключено в крови немецкого народа.