Все сказанное не означает, что скопления зерна — это совсем непригодный источник для изучения древнего земледелия. Напротив, находки в скоплениях, благодаря хорошей сохранности, позволяют судить о биологических особенностях тех или иных видов, помогают удостовериться в правильности идентификации зерна, полученного флотацией (как это было показано на дьяковских материалах из Ростиславля), фиксируют появление новых культур в урожае. Кроме того, интересные данные можно получить для реконструкции каких-то частных особенностей быта древнего населения, ведения хозяйства, хранения продуктов и т. п. Единственное, что невозможно сделать, опираясь только на зерновые скопления, — это восстановить реальный состав урожая (подразумевая под этим, прежде всего, удельный вес в нем различных посевных культур), проследить динамику изменения его состава.

Публикуемые в настоящей статье археоботанические материалы, на мой взгляд, достаточно убедительно подтверждают этот тезис. Если о развитии земледелия в Ростиславле и его округе на протяжении более двух тысяч лет мы судили бы только по двум имеющимся зерновым скоплениям, то обязаны были бы признать, что во второй половине XIV века, как и в позднедьяковское время (т. е. около середины I тыс. н. э.), основой урожая была одна и та же культура — пленчатый многорядный ячмень. Именно он был главной составляющей каждого из скоплений, найденных на дьяковском городище и в средневековом городе (табл. 7). Мы, конечно же, получили бы некоторое представление и о других культурных растениях, но должны были бы согласиться с их незначительной ролью в урожае. И, как уже известно, оба вывода были бы ошибочными.

Для решения задач, связанных с палеоэкономическими реконструкциями, наиболее предпочтительной является другая категория археоботанических материалов — независимые выборки зерен и семян, полученные при флотации культурного слоя археологических объектов. Чтобы промывка слоя не превратилась просто в один из способов добычи зерна на поселении, а стала действенным инструментом создания случайных зерновых выборок, крайне важным является соблюдение единого стандартного объема почвенных проб [61] . Тогда мы получаем возможность изучать не только видовой состав древних растений, но и проводить сравнительный анализ насыщенности ими различных слоев и объектов как в пределах одного памятника, так и в более широких рамках — для археологических культур или даже эпох. Стандартизированные пробы помогают уловить в имеющемся материале «чужеродные» элементы: в частности, отличить остатки зерновых скоплений от зерна, более равномерно случайным образом представленного во всем слое. То есть вступает в силу некий «механизм самоочищения» выборки. Ничего подобного нельзя осуществить, если все пробы имеют разный объем; последнее, к сожалению, еще очень часто практикуется, и не только в отечественной археологии.

Возвращаясь к средневековому Ростиславлю, хочу привлечь внимание еще к одной проблеме, связанной с интерпретацией археоботанических материалов, извлеченных из культурного слоя городов. Она касается правомерности прямой экстраполяции видового состава обнаруженных здесь зерновых находок на структуру урожая. С моей точки зрения, эти материалы в первую очередь характеризуют структуру зернового потребления городского населения и лишь косвенным образом — сельскохозяйственного производства ближайшей округи. Причем это потребление включает в себя не только обеспечение человеческой диеты, но и кормовой базы для животных, содержавшихся в городах (см. статью Е.Е. Антипиной в настоящем сборнике). Пока, к сожалению, убедительно обосновать этот тезис невозможно. Четкое подразделение двух этих направлений станет возможным, лишь когда в нашем распоряжении появятся значительные серии репрезентативных зерновых выборок из двух категорий памятников — городских и сельских.

На примере довольно скромной в количественном отношении зерновой коллекции из Ростиславля Рязанского нам удалось проследить некоторые изменения, произошедшие за сравнительно короткий отрезок времени. В домонгольский период археоботанический спектр этого города выглядит более взвешенным, чем в XIV веке (рис. 3). В поздней выборке овес становится безусловным лидером среди зерновых культур (почти 44 %) за счет сокращения удельного веса пшеницы и ячменя. Почти двукратное увеличение доли этой фуражной культуры (в первую очередь, для лошадей) могло быть вызвано возросшими потребностями города в связи с активизацией военных действий, вызванных как монгольским нашествием, так и участившимися междоусобицами ( Коваль , 20046. С. 13). Кроме того, автор раскопок, прослеживая резкую перемену в облике материальной культуры горожан, предполагает даже возможность смены населения во второй половине XIII века (Коваль, 2004а. С. 10). В этом отношении было бы интересно выяснить состав урожая на ближайших к городу селищах этого времени, но к сожалению, пока мы не располагаем подобными материалами. Коллекции из двух поселений, расположенных близ Москвы — Мякинино 1 и 2, не обнаруживают возрастания доли овса в земледельческих спектрах второй половины XIII–XV вв. в сравнении с домонгольским периодом, его производство сохраняется на прежнем уровне. Однако некоторое перераспределение посевных культур заметно и здесь: на первый план в посевах выходит рожь при десятикратном сокращении показателей проса (рис. 3). Примечательно, что в материалах Ростиславля обе эти культуры сохраняют свои значения.

Таким образом, исследованные археоботанические материалы позволяют прийти к заключению, что примерно в середине XIII века перемены коснулись как структуры урожая на сельских памятниках, так и зернового потребления в городах. Но шли они в разных направлениях и, не исключено, были вызваны разными причинами. При ограниченном круге археоботанических источников с многочисленных и функционально разнообразных памятников, все высказанные здесь предположения будут, наверное, еще долгое время оставаться лишь неподтвержденными гипотезами.

С точки зрения палеоэкономики продолжение археоботанических и археозоологических сборов имеет хорошую перспективу превращения Ростиславля в модельный памятник, демонстрирующий пример комплексного подхода к изучению всей территории микрорегиона — городища железного века, древнерусского города и его посада, а также селищ ближайшей округи. Кроме того, в наших материалах есть и хронологическая лакуна конца I — начала II тыс. н. э., т. е. временной промежуток после прекращения функционирования дьяковского городища вплоть до основания города в 1153 г., который также, при возможности, предстоит заполнить. По археологическим данным в X в. здесь существовало раннеславянское (вятичское) поселение (Коваль,2004а. С. 10).

Антипина Е.Е., Лебедева Е.Ю., 2005. Опыт комплексных археобиологических исследований земледелия и скотоводства: модели взаимодействия // РА. № 4.

Гунова B.C., Кирьянова Н. А., Кренке Н.А., Низовцев В А, Спиридонова Е.А., 1996. Земледелие и система землепользования в долине Москвы-реки в железном веке РА . № 4.

Кирьянова Н.А., 1992. Сельскохозяйственные культуры и системы земледелия в лесной зоне Руси XI–XV вв. М.