От тов. Свердлова я отправился в военную организацию. Она помещалась тогда на Литейном проспекте между зданием сгоревшего окружного суда и Литейным мостом, в большом доме, выходящем своими боковыми фасадами на Шпалерную улицу и на набережную Невы.

Разыскав тов. Н. И. Подвойского, я с увлечением начал рассказывать ему о моих провинциальных впечатлениях, еще более укрепивших мой оптимизм. Николай Ильич с интересом прослушал то, что я говорил, но затем с озабоченным и печальным видом сообщил, что питерские военные работники, связанные с местными полками, придерживаются пессимистической оценки. Тов. Подвойский предложил мне остаться на заседании военной организации, которое должно было немедленно начаться.

Я согласился и полупил возможность лично убедиться в минорном настроении руководителей Питерского гарнизона. Только отдельные товарищи вносили бодрую ноту в общую, довольно неуверенную оценку ближайших перспектив. Возможно, что, опасаясь ответственности за многообещающие заявления, большевистские руководители воинских частей невольно сгущали краски, изображая положение в более темных тонах, чем оно было на самом деле. Во всяком случае, это настроение питерских военных большевиков было характерным.

Из «военки», по Шпалерной, я прошел прямо в Смольный. В эти дни кануна Октябрьской революции мне пришлось быть участником многочисленных собраний, почти непрерывно происходивших тогда как в актовом зале, так и в других помещениях бывшего Смольного института. Особенно врезались в мою память три заседания.

Большой зал Смольного залит огнями огромных люстр. Происходит очередное заседание ВЦИКа. Председательствует Гоц. Вместо обсуждения стоящих на повестке вопросов, вместо выступлений официальных партийных ораторов на трибуну всходят, один за другим, прибывшие делегаты фронтовиков. На всем их внешнем виде, на небритом лице, на обросшей волосами, нестриженой голове, на потертой, замызганной шинели, на грязных, давно не чищенных сапогах, лежит отпечаток окопов. В своей речи все они требуют одного и того же: мира, мира во что бы то ни стало, какой бы то ни было ценой.

— Дайте нам хоть похабный мир, — говорит изможденный, измученный войной солдатский делегат.

Гоц привскакивает с места, хватается за колокольчик, судорожно звонит, но уже поздно. Депутат из траншеи успел сказать все, на что его уполномочили стоящие за ним десятки тысяч фронтовиков.

Некоторые представители солдат читают короткие резолюции, написанные карандашом на грязных, подуоборванных, потершихся на сгибах клочках бумаги. Резолюции требуют мира и указывают предельный срок солдатского терпения: фронтовики угрожают с началом зимы самовольно, всей массой, покинуть окопы. Видно, что армия больше воевать не может, а Временное правительство, связанное союзными обязательствами с Антантой, не способно заключить мир.

Речи фронтовых делегатов косвенно подтверждают целесообразность немедленной революции.

Второе заседание. Тот же зал, но при менее парадном освещении. На председательской трибуне вместо Года тов. Троцкий. С портфелем под мышкой деловито пробегает, здороваясь на ходу, секретарь Петроградского исполкома Л. М. Карахан.

Стулья заняты только солдатскими шинелями и гимнастерками: сплошной цвет «хаки». Происходит собрание гарнизонных представителей. Ораторы говорят исключительно в нашем духе. Редко-редко мелькнет на трибуне тень соглашателя, встреченная всеобщим неодобрением. Настроение Питерского гарнизона красноречиво свидетельствует, что он созрел для пролетарской революции и готов постоять за нее.

Третье заседание. Одна из просторных комнат, очевидно прежде служившая квартирой классной дамы или дортуаром [150] для институток. Но сейчас здесь происходит секретное собрание ответственных представителей районов. В зал пропускают под строгим контролем. Позади стола, прислонившись к стене, стоит тов. А. А. Иоффе. Он берет слово и произносит горячую речь. Он занимает позицию на левом фланге и, как сторонник выступления, поддерживает линию ЦК. Тов. Володарский, видимо, колеблется: его точка зрения мне не совсем ясна. Но пламенный темперамент трибуна влечет его влево, в сторону немедленной революционной схватки с душителями революции. Затем берет слово тов. Чудновский, этот героический солдат революции, вскоре после октябрьской победы погибший на красном фронте. Поддерживая свою забинтованную, недавно раненную на войне руку, он садится на край председательского стола и прерывающимся от волнения голосом произносит возбужденную речь. Он сомневается в успехе переворота. Он приводит знакомые доводы. Однако большинство аудитории, видимо, не па его стороне. Еще более правый фланг составляет тов. Д. Б. Рязанов. Он решительно против вооруженного выступления. Наконец, я тоже прошу предоставить мне слово. Высказавшись в пользу свержения Временного правительства, я признаю серьезность препятствий, стоящих на нашем пути. Вкратце сообщив о положении дел в Новгороде и Луге, я указываю, что Лужский Совет настроен контрреволюционно и, в случае занятия Луги войсками Временного правительства, охотно отдаст свое Советское знамя в распоряжение врагов пролетарской революции. Таким образом наши враги приобретут возможность соблазнять массы, используя обаяние и ореол Совета.

После меня говорили другие товарищи; собрание затянулось до поздней ночи.

20 октября ЦК назначил мою лекцию в цирке «Модерн», озаглавив ее: «Перспективы пролетарской революции». Тема предоставила мне полный простор для резкой постановки назревшего вопроса о свержении Временного правительства. Я широко использовал этот удобный случай и, без всяких стеснений критикуя политику Временного правительства, в заключение призвал пролетариат и гарнизон Питера к вооруженному восстанию. Многочисленная толпа рабочих, работниц и солдат, сверху донизу переполнявшая ветхое здание цирка, целиком солидаризировалась со мной.

Во время лекции в цирке «Модерн» 20 октября я сильно простудился и слег в постель. «Поздравляю, революции началась! Зимний дворец взят, и весь Петроград в наших руках», — возвестил мне утром 26 октября один из товарищей, входя в мою комнату. Я тотчас вскочил на ноги, мысленно послал к черту лечение и с чувством физического недомогания, с повышенной температурой, устремился в Смольный. Главный штаб пролетарской революции был многолюден, как никогда. Несмотря на упоение первыми победами, все участники Октябрьского переворота живо чувствовали, что революция еще только начинается и предстоит тяжелая борьба. Керенский бежал на фронт — ясно, что он не успокоится и постарается мобилизовать полки, оторванные от бурного кипения всей остальной революционной России. Наконец, можно было ожидать белогвардейской попытки восстания изнутри.