Единственное, что он смог придумать толкового, это выбраться как-нибудь в Лабиринт и попробовать найти Доктора, то есть двоюродного дядюшку Дэна. Если спросить его напрямик, он не сможет солгать. Либо скажет правду, либо откажется отвечать. А из отказа, как убедительно доказал Шеллар III, тоже можно делать выводы.

Кроме двух уже упомянутых проблем примерно в то же время обнаружилась еще одна. По сравнению с другими она казалась мелкой и неважной, но портила жизнь куда основательнее.

В один прекрасный день пробудился внутренний голос.

Кантор надеялся, что этот паршивец заткнулся навеки, но стоило более-менее восстановить связность мыслей, как голос вернулся и начал со свойственной ему бестактностью задавать вопросы и капать на мозги хуже сварливой жены. Главными вопросами были, конечно, те самые два, которые и так не давали Кантору покоя, хотя он всеми силами старался о них не думать: «Зачем ты, недоумок, бросил такую замечательную девушку?» и «Что ты, бездарь несчастная, будешь теперь делать?» И если на первый он еще мог привести хоть какие-то более-менее вразумительные аргументы, в которые сам уже с трудом верил, то второй беспощадно бил по самому больному месту.

Кантор не знал, что будет делать дальше, и никаких идей на этот счет у него было. До недавнего времени он искренне верил, что умрет, и печальная перспектива остаться не у дел, которой он делился с Саэтой прошлой зимой, его минует. Судьба оказалась бессовестной лживой стервой похуже Патриции. Видит небо, он всегда был с ней честен, никогда не пытался увиливать или избегать, честно ей следовал и принимал все ее выверты, а она подло и низко его обманула.

Внутренний голос ехидно поправлял, что в некоторых вопросах Кантор передергивает и откровенно льстит себе, ибо его уход от Ольги был не чем иным, как попыткой обмануть судьбу, за что дурень и поплатился. Кантор отмахивался и напоминал, что его судьбой было погибнуть в бою, голос начинал срываться на крик, доказывая, что предсказания обкуренного провидца, да еще при сменившихся обстоятельствах, никак нельзя было принимать за судьбу. Коль уж на то пошло, видения о двух детях с тем же успехом можно считать истинными, по крайней мере, Плакса тогда был трезв. А товарищ Кантор сам перепутал все на свете, а теперь плачется на судьбу.

В конце каждой такой беседы Кантор выходил из себя, посылал сволочной голос во все известные места и грозился уехать в свой родовой замок, заняться разведением пчел, овец и кроликов, а также выращиванием роз и сочинением мемуаров. На этом месте голос терял способность к общению по причине истерического смеха. Самому Кантору было ничуть не смешно. Подобные разговоры вгоняли его в тоску и провоцировали очередной приступ головной боли. Он не знал, что будет делать дальше, и, более того, ничего конкретного не хотел.

В солнечное утро семнадцатого дня Желтой луны, успешно поскандалив в очередной раз с внутренним голосом, уныло пялясь в окно и чувствуя, как начинает ломить затылок, Кантор вдруг услышал посторонний голос на улице. Голоса всех обитателей дома он давно изучил, и они стали привычным фоном, почти не привлекающим внимания. Лишний голос на крыльце означал, что Торни и Пьер вернулись из города не одни. С ними гость. Не Элмар. Но и не чужой человек, Кантор с уверенностью мог сказать, что знает этот голос и определит владельца, как только тот войдет в дом или скажет еще что-нибудь…

О небо, только бы демоны не принесли сюда лично его величество Шеллара III! С него ведь станется! Впрочем, нет, это не его голос. По высоте похож, но тембр немного другой, гуще, мощнее…

— Благослови вас Господь, дети мои! — произнес гость, пригибаясь в дверях, и Кантор потрясенно уставился на бывшего товарища, которого меньше всего ожидал здесь увидеть.

Он давно догадывался и даже был уверен, что товарищ Торо был мистиком в прошлой жизни, но не ожидал, что, вернувшись к ней, он настолько изменится! А казалось бы, всего-то — сбрить усы, сменить нормальную мужскую одежду на серую рясу и вернуть классовую прическу…

— И кто тут малодушно подозревал, что Кантор с порога запустит в меня костылем? — широко ухмыльнулся Торо, прислоняя к стене свой неподъемный посох, с которым так и не расстался. — При всем его плачевном состоянии я вижу, что товарищ улыбается!

Кантор только сейчас заметил, что действительно улыбается и, наверное, выглядит при этом глупо и жалко. А еще он заметил в руках гостя подозрительно знакомый футляр, отчего ему сразу же расхотелось улыбаться.

— Костыль слишком далеко, — пояснил он, не в силах удержаться хоть от маленькой шпильки. — Не дотянуться. Как тебя сюда занесло?

Торо водрузил на стол свою ношу, затем удобно уселся на кушетку Гиппократа — самое прочное, что было в доме, и неторопливо пояснил:

— Соскучился по вам, непутевым.

— И решил развлечь нас игрой на гитаре, — добавил Кантор, не сводя глаз с футляра. — Или у тебя там съестные припасы спрятаны?

— А, это… Амарго велел тебе передать. Сказал, руку разрабатывать. И привет передавал.

— Так это он тебя снарядил?

— Это я от него сбежал, — пояснил мистик, принюхиваясь к запаху из кухни. — Я еле отвязался от должности придворного мистика, но товарищ Амарго не успокоился и задался идеей сделать меня если не главой ордена, то настоятелем храма. А мне его идея совсем не нравится. Я практик, а не администратор, к тому же в родном ордене меня не поймут. Поэтому я дал нашему заблудшему командиру время одуматься, а сам пока решил вас навестить.