— Да разберемся, ты не стреляй только! — крикнул командор и чуть тише добавил: — Можно было сразу догадаться. Кто бы еще средь бела дня в центре города положил шесть человек шестью выстрелами, а потом спокойно развернулся и пошел пить кофе!

— Ну да, конечно, — не удержался Кантор. — А грабить на набережной среди бела дня — это у нас нормальное течение жизни и полное торжество законности. А можно, чтобы ребята в меня не целились? Я вроде не собираюсь их обижать, чем я заслужил такое обхождение?

— Не обращай внимания, у ребят служба такая. — Командор махнул рукой, приказывая опустить оружие, и продолжил: — Пойдем прогуляемся до участка, запишем твои показания и закроем это дело как самооборону. Ты откуда в таком виде? Тебя легко принять за барда, вернувшегося из Галланта, неудивительно, что тебя ограбить хотели.

— Оттуда и вернулся, — не стал таиться Кантор. — Когда после штурма Кастель Агвилас эвакуировали раненых, неразбериха вышла знатная, нас с Эспадой занесло аж в Галлант.

— Эспада тоже вернулся? — осторожно поинтересовался командор, пытаясь ненавязчиво выяснить, не ждет ли его сегодня еще одна кучка незадачливых грабителей, фигурно накрошенных на гуляш.

Свидетельница между тем потихоньку, мелкими шажками стала отступать в направлении ближайшего угла.

— Нет, он в команду вернулся. А я вот… — Кантор пожал плечами, так как своих дальнейших планов и сам не знал.

— Кантор, — принялся уговаривать командор, — а давай к нам, а? Нам в полиции нужны такие ребята, умные, смелые, бывалые, такие, чтоб знали, с какой стороны у ножа лезвие. Может, наведем на этой набережной порядок, а то я прямо не знаю, с какой стороны подступиться, вечно мне самая пакость достается…

О том, что прозвище свое командор получил за беспросветную невезучесть, Кантор знал давно, и в том, что бедняге, как всегда, достался самый тяжелый участок, не сомневался. Но служить в полиции у него не было никакого желания.

— Да что вы, командор, — возразил он, — разве вы меня не знаете? У меня же от слов «дисциплина» и «субординация» начинаются припадки неконтролируемой агрессии и нервные подергивания конечностей.

Товарищ Фортунато понимающе вздохнул и махнул рукой, приглашая следовать за собой. Кантор подхватил свои пожитки и послушно последовал, сопровождаемый почетным эскортом бравых ребят с повязками.

— А что ты собираешься делать в таком случае? — продолжал допытываться доблестный страж порядка. — Уйти в разбойники, как Кайман с приятелями? Или в консерваторию решил поступить?

— Шутите, — ухмыльнулся Кантор. — Я ее окончил с отличием.

Как он и предполагал, это сошло за особо остроумную шутку.

— Ага, — ухмыльнулся в ответ командор. — И гитара все эти годы была зарыта в огороде. Или у тебя там разобранная винтовка?

— Нет, там действительно гитара. Я встретил в Галланте давних знакомых товарища Пассионарио, которые еще помнят времена его бардовского прошлого. Это его гитара, и меня попросили ему передать.

— Кантор, ты шутишь? Товарищ Пассионарио теперь король! Как ты намерен к нему попасть?

— Думаю, когда он узнает, что я здесь, он сам захочет меня видеть. А что поделывает Амарго?

— Да, как и прежде, непонятно что. Он теперь какой-то особый советник его величества… Ты его тоже хочешь видеть?

— Не особенно, но если к королю можно попасть только через него — придется потерпеть. Вы случайно не можете это устроить?

— Не знаю… Может быть, через Сура… — Командор подумал, поколебался, словно хотел задать не очень уместный вопрос и опасался, не примут ли его за идиота, но все-таки решился. Вопрос оказался действительно идиотским. — Э-э… Кантор, ты можешь не отвечать, если что не так, но уж больно интересно… Тут одни говорят, что вы с его величеством сводные братья, а другие — что Амарго твой отец. Что из этого правда?

Кантор оглянулся на эскорт, наклонился к уху доверчивого командора и таинственным шепотом сообщил:

— Брехня это все. На самом деле Амарго мой внук, а Пассионарио — племянник. А мне полторы сотни лет, я маг и чистокровный эльф, только скрывал это из соображений конспирации. Даже уши пришлось хирургическим путем закруглить, чтобы никто не догадался.

— Здоров же ты врать… — вздохнул Фортунато и больше глупых вопросов не задавал.

Однако по честному лицу бедняги еще долго было видно, какие чудовищные сомнения его гложут.

Он здорово изменился со дня их последней встречи. И без того миниатюрный, еще сильнее исхудал, глаза на осунувшемся лице казались несоразмерно огромными, и отросшая челка больше не падала на них, а была аккуратно зачесана назад. Голову охватывал тонкий золотой обруч — то ли заменитель короны «на каждый день», то ли просто украшение. Новая прическа придавала старому приятелю вид благородный и элегантный, но оставляла на виду уши, весь этот вид портившие. Ибо одно было обычное человеческое, а второе нахально вспарывало острым кончиком гладкую волну волос, вырываясь на волю, и как будто дразнилось: «Что, хотели короля настоящего, приличного, как у людей? А фиг вам, раздолбаям, приличного! Берите что есть. И не смотрите, что плакса, лентяй и уши у него разные, — зато настоящий!»