Шрифт:
Правда, Цезарь неразборчив в средствах – но известно, что цель оправдывает средства, а цель у него прекрасная…
Однако нельзя допустить, чтобы поступки сына мешали его собственной политике…
– Ты ведешь слишком опасную игру! – повторил Папа. – Политика – это искусство компромисса, и мне все время приходится искать союзников среди влиятельных римских семей. А как прикажешь добиться союза с семьей Орсини после того, как ты убил их родственника Паголо и герцога Гравини?
– Все равно союз с Орсини не был бы надежным, – неохотно проговорил Цезарь. – Орсини спят и видят, как бы свалить тебя и посадить на Святой престол одного из своих. Тебе нужно не искать с ними союза, а перебить их одного за другим. Хороший враг – мертвый враг! Вспомни, отец, на нашем гербе изображен красный бык на золотом поле! Бык, а не лиса!
– Ты слишком молод и горяч! – Слова Папы содержали укор, но в его голосе звучало невольное восхищение сыном, его смелостью и энергией. – К сожалению, мы можем сделать не все, что хотим. Мы с тобой всегда будем в Риме чужаками, испанцами, а у кардинала Орсини огромное влияние в этом городе.
– Значит, с ним нужно покончить в первую очередь! Я слышал, отец, сегодня у тебя состоится званый ужин. Кардинал Орсини будет у тебя на пиру нынче вечером?
– Кстати, о пирах. – Папа помрачнел. – Ты даешь слишком много поводов для сплетен. Весь Рим только и говорит о «каштановом пире», который ты устроил на прошлой неделе!
– Простонародью нужно о чем-то сплетничать! – Цезарь ухмыльнулся. – Отец, не обращай внимания на пустые разговоры!
– Но эти разговоры бросают тень на мое имя! Говорят, что на этом пиру тебе и твоим гостям прислуживали двести обнаженных куртизанок!
– Ох уж эти плебеи! – поморщился Цезарь. – Все-то они любят преувеличивать! Их было не двести, а всего пятьдесят…
– И этого довольно! И еще говорят, что ты устроил среди гостей состязание – кто познает за раз больше женщин, тому ты обещал драгоценный перстень!
– Молодости свойственно наслаждаться! Ты тоже вел не слишком строгую жизнь, отец. Мы все, твои сыновья и дочери, – свидетельство тому…
– Однако ты даешь слишком много поводов для сплетен! Ты – не простой человек, ты – мой сын, а хуже всего то, что этот непристойный пир ты устроил здесь, в моем дворце…
– Не думай об этом, отец! Простолюдины ничего не имеют против моих развлечений.
– Кстати, – в голосе Папы прозвучало любопытство, – кому достался тот перстень?
– Он остался у меня. – Цезарь поднес к свету руку, на которой сверкал перстень с крупным рубином.
– Красный бык на золотом поле… – Папа усмехнулся. – Впрочем, это еще не все. В городе говорят о тебе и о Лукреции…
– Это ложь! – воскликнул Цезарь. – Это гнусная ложь! И не стоит обсуждать пустые сплетни, мы должны быть выше этого. Кстати, ты так мне и не ответил, отец: будет ли у тебя нынче вечером кардинал Орсини?
– Будет, – неохотно проговорил Папа. – Ты что-то задумал? Смотри, чтобы мне не пришлось потом исправлять твои ошибки…
– Не беспокойся, отец! – Цезарь улыбнулся. – Все, что я делаю, – я делаю для твоего блага! Впрочем, тебе не о чем беспокоиться: сегодня вечером меня здесь не будет, я уезжаю к войскам.
Едва Людмила вошла в подъезд, ее окликнула консьержка:
– Людмила Михайловна, вы ведь Анну уволили, так кому мне теперь вашу почту отдавать?
Людмила остановилась и удивленно взглянула на консьержку.
Честно говоря, прежде она ее вовсе не замечала, и уж точно не задумывалась, для чего в их доме, кроме охранников, имеется еще и консьержка. Кажется, раньше был мужчина – немногословный такой лысоватый тип. Теперь же она впервые заметила немолодую женщину с угодливым выражением лица, и к тому же выяснила, что та знает ее имя-отчество и даже в курсе того, что она уволила прислугу… Открытие было не из приятных, получалось, что вся ее жизнь проходит на глазах множества незаметных людей.
– Я сама возьму почту, – проговорила Людмила, подойдя к окошечку консьержки.
Та без слов протянула ей стопку конвертов, но в глазах промелькнула тень неодобрения – видимо, Людмиле не полагалось самой забирать почту, это ей было не по чину, все равно как если бы она сама вздумала подмести пол в подъезде.
Людмила фыркнула, пожала плечами и направилась к лифту. Ее не интересовали размышления консьержки о социальной иерархии.
В квартире было тихо и пусто. Людмила машинально окликнула Анну, но тут же вспомнила, что сама ее уволила. Она подошла к круглому столику на звериных лапах, стоявшему посреди прихожей, и сложила на него конверты, предварительно просмотрев.