На том мы покинули места за столом, но не комнату. В комнате мы столпились.

– Даниль не так легко отделался, – возражала Киэно. – Смерть принял тяжкую.

– Мартин того не понимал, – тихо ответил ей Бродяга, – поняв – ужаснулся, а ужаснувшись – попытался смягчить и ускорить. Это ему удалось.

– Тут прозвучали слова об обстоятельствах, с которыми Мартин сообразовался, – уточнял Багир. – Это его оправдывает или наоборот? Я не понял.

– Скорее нет, чем да, – пожал плечами Эрбис. – Обстоятельства могут быть лживы, как иллюзорны мои родные инсанские пейзажи рядом с границей. Действовать приходится согласно внутреннему представлению.

– Значит, мы принимаем истинные решения независимо от внешних причин?

– Мы не игралище для них, мы сами в них играем, кот. И не только инсанская Триада – вообще все Живущие.

– БД, – спросила я, – ты понимал, что Март Флориан хотел именно того, о чем говорят Владетель Багира с самим Багиром? Стать вовне того, что его породило, выйти из Дома… вывернуться из крови и плоти… разные есть для этого символы, но подсознательное побуждение одно.

– Разумеется: только я полагал, что ему в жизнь не понять, какая колючка его изнутри язвит. Он и сейчас прозрел едва на десятую долю, верно, братец?

– Прекрасно, – сказал Бэс-Эмманюэль, – что суд так благополучно завершился. Однако вопрос снова стоит ребром, и очень костлявым. Мы отправляем Мартина Флориана куда Макар своих тельцов не гонял, а трон пустой и королевство бесхозное. Эрменхильда – дама всевластная, но вряд ли ей охота на себя хомут вздевать, как кореннику в упряжке.

– Так говорено же: пусть к ней Владетель посватается, – пояснил Артханг. – Самый испытанный здесь метод усмирить вражду государств – объединить их под одной короной и на одном ложе.

– Ох, вижу я, придется мне твою сестренку отпустить, – полушутливо вздохнул Эрбис. – Ты, племянник, старший мужчина в семье, так что позаботься о ней, пожалуйста. Сколько мне махра дать ей в приданое, посчитай. Мужа найди хорошего – хоть бы и себя самого…

– Погодите решать за нас… за меня, – с лица Эрмины будто сошло некое облако, и оно оказалось совсем молодым. – Я ведь не кобыла, чтобы меня в упряжку прочить. Я вдова, как здесь говорят, с порфирным шлейфом. В том смысле, что шлейф должен кто-то носить. Муж или возлюбленный, а лучше – и то, и другое в одном лице.

Нанкинская крепостная башня… Нанкинская башня взорвалась, как фейерверк, и повисла в небе букетом сияющих звезд, благоуханных хризантем.

– Да, – впервые по-настоящему улыбнулся Мартин. – Я запрещал матери, а больше того сама она себе запрещала выходить замуж за любимого, чтобы не погубить мою репутацию: а теперь моя репутация, слава Богу, и без того пропала начисто.

Коваши приблизился к Эрменхильде, обхватил ручищами за талию и спину. Удивительно! Смотрелись они оба, по контрасту, великолепно. Он был от рождения некрасив, но более так, как несообразны и несопоставимы с обликом андров и инсанов все чистокровные Большие Мунки. За вычетом общих родовых черт в нем оставались пластическая мужская мощь, ярость и ум, мягкость и проницательность темных глаз; чудесен был ореховый цвет его вьющихся волос, который оттенялся старинным серебром и бронзой. Он был статен и властен… И не так уж стар. Рядом с ним королева показалась мне не матерью взрослых сыновей, а невестой. В ней было все, чего ему не хватало до полноты.

– Не знаю, родятся ли у нас красивые дети, любовь моя, – говорил тем временем мунк, – однако ты мало способна на то по самому своему возрасту, ибо слишком поздно случилась между нами радость.

– Погоди: много ли ты знаешь об андрских женщинах? Ведь если уж придет чудо, почему бы ему не стать двойным – и тогда дитя будет живым слепком с нашей прекрасной любви.

– И новым живым залогом союза Страны Городов с Лесом. Ведь именно мы, Болотники и Молчуны, по призванию своему должны возглавлять Триаду.

– Тогда земли андров и нэсин, – продолжил Эрбис, – так и будут вечно противостоять друг другу и соперничать: это хорошо, иначе заглохнут в них живые соки. Только пусть будет это соперничество при тебе, царственной женщине, при твоих кротких детях, родных ли, приемных ли, и при детях их детей – мирным.

– Слушай, Владетель, я так и не пойму, чего ради все эти намеки и ради чего ты задумал меня к Данилю прогонять? – то моя дочь Серена дождалась, наконец, перерыва в их речах. – Не из-за голой же политики. Ты всерьез этого хочешь?

– Нет; я подумал, что ты пожелаешь уйти сама. Ведь не один он – ты тоже любишь Воскресшего.

– Люблю. И Мартина сейчас люблю так же. Только это любовь к красоте и гордости, жертвенности и благородству духа – любовь к чему-то, а настоящая любовь живет сама по себе и невзирая ни на что: ни на красу, ни на силу, ни на годы… Я никогда не рассказывала тебе, как мужчины-кхонды учат юношей нравиться будущим невестам? Они говорят: «Стань воздухом, которым она дышит, травой, которую она приминает, деревом, в тени которого она встречает знойный полдень – но ничем сверх этого. Остальное придет само.» Так вышло и у нас с тобой, Эрбис. Возьми меня в жены по-взаправдашнему и никому на свете больше не уступай!