Прошло три дня. Я думал, что мама забыла о моей одаренности. Но она не забыла. Она вызвала из музыкальной школы учителя. Он был невысокого роста, худенький, вдвое меньше моего папы. На нем был очень красивый серый костюм и серый бантик вместо галстука. Папа сказал, что по такому бантику можно всегда узнать, артистов. Хозяйственник никогда не наденет бантика, если он не сумасшедший. Артист из музыкальной школы поцеловал маме руку и поздоровался с нами. Мы немного поговорили, и он сел за пианино: Тут мама начала извиняться, что пианино не в порядке, в него как-то залетела моль и скушала сукно на молоточках. Теперь оно, наверно, издает неправильные звуки. Но учитель сказал, что нам много играть не придется. Он только проверит мой слух. Он ударит по клавишам, а я должен буду повторить ноту. Учитель ударил. Пианино зашипело, как кошка, когда ей наступят на хвост. Тут мама вспомнила, что она забыла вынуть облигации, которые мы заложили туда, когда уезжали летом на дачу. Папа вынул облигации, и пианино заиграло. Учитель начал пробовать мой слух. Он ударил по клавишам, а я тянул следом: «А-аа, а-ааа…» Папа и мама сидели как неживые и смотрели мне в рот.

— М-да, до абсолютного слуха ему далеко, — сказал учитель и попросил меня спеть песенку.

— Какую песенку? — спросил я. — Я совсем не умею петь!

— Ну-ну, не выдумывай! — быстро проговорила мама. — Ты прекрасно поешь!

— Не выкомаривайся, когда тебя просят, — сказал папа.

— Можно, я спою «Аи, джан»? — спросил я.

— Это еще что за «Аи, джан»? — удивился учитель.

— Это то, что всегда поет по радио Канделаки: «Если бочка без вина, рассыхается до дна, аи, джан!»

— Не надо вина и бочки, — сказал учитель. — Спой какую-нибудь детскую песенку.

Я спел. Учитель сказал, что я хороший мальчик, но у меня нет особых музыкальных способностей. Во всяком случае, в музыкальную школу меня не примут.

Вот это здорово! Я не одаренный! Я так обрадовался, что чуть не начал танцевать! Не хватало мне еще быть одарённым! Я знаю одного такого одаренного. Он живет в нашем дворе. Он никогда не играет с нами, не бегает, не прыгает, не ездит на стадион. Ножки у него тонкие, как вязальные спицы моей бабушки. Он такой слабый, что каждый может побороть его одним пальцем. Однажды мы поставили его в ворота кипером, и он сразу пропустил шесть мячей. С тех пор этому одаренному никто руки не подает. И он сам ужасно мучается.

— Другим людям, — говорит он, — везет: они падают с лестницы и ломают себе руки, а я не могу вывихнуть палец, чтобы не играть на рояле.

Теперь вы понимаете, почему я обрадовался? Но радовался я потихоньку. Ведь папа и мама были очень расстроены.

— Этот тип с бантиком явно схалтурил, — сказал папа. — Он слушал Петю краем уха. И в этом нет ничего удивительного. Ему, наверно, надо побывать сегодня еще в тридцати квартирах. Вот он и выполняет норму, слушает и только думает о том, как бы поскорее побежать по другому вызову.

— Определенно он слушал краем уха, — согласилась мама. — Я уверена, что Петя хорошо бы учился в музыкальной школе!

— А кто в этом сомневается? — сказал папа. — Ты думаешь, там учатся одни гении? Как бы не так! Там найдешь таких, из которых палкой не выбьешь ни одной ноты. Важно иметь знакомство. Надо найти туда ход — и все будет в порядке!

И папа начал искать ход. Но не такой ход, где все ходят, а такой, где мало ходят. Папа долго его искал, и я подумал, что он ничего не найдет. Но однажды он пришел и сказал:

— Дело на мази! Завтра меня примет директор музыкальной школы.

— Как это тебе удалось? — обрадовалась мама.

— О, это длинная история! У нашего Карнаухова есть зять, у зятя — племянник, и вот жена этого племянника обучает там детей игре на арфе или на каком-то другом допотопном инструменте. Она все и устроила…

— Да, что бы там ни писали газеты, — задумчиво сказала мама, — а знакомство — великое дело!

На следующий день я не пошел в школу. Мама послала меня в парикмахерскую. Потом она начала меня мыть и скрести, будто я должен был прийти к директору голым. На меня надели вельветовую курточку и какой-то девчоночий бант, и я вовсе стал похож на чучело гороховое.

Директор школы был высокий худой старик, и ходил он прямо, будто к его спине привязали доску. На носу у него качались очки. Даже не очки, а какие-то два стеклышка, а между ними защипка. Очки все время сползали с его носа, и я боялся, что они вот-вот упадут.

Директор посадил папу в кресло, а меня подозвал к пианино. Мне опять пришлось петь. Когда я пере^ стал петь, он сказал папе, что я чудесный парень, но музыканта из меня все-таки не получится. Папа стал просить, чтобы меня взяли в школу, и говорить, что все люди должны помогать друг другу. Папа может помочь директору. Вот в школе идет ремонт, и нет кровельного железа. Папа достанет железо. Директор сказал, что ему не нужно кровельное железо. Тогда папа спросил, что ему нужнр. Тут директор страшно рассердился и начал бегать по комнате, и размахивать своими длинными руками, и кричать, что ему ничего не нужно. Ему только нужно, чтобы папа поскорее вышел из комнаты. Директор так раскричался, что очки у него соскочили с носа, упали на пол и разбились. Я так и знал, что они упадут. Я бросился собирать стеклышки, чтобы отдать их директору, но папа взял меня за руку, и мы вышли из комнаты.

Всю дорогу папа ругался и говорил, что из-за меня у него одни неприятности. Мама выдумывает какие-то глупости про лауреатов, а папа ее слушается. Директор прав! Никогда из меня не получится известного музыканта! Дай бог, чтобы я окончил школу! И на том спасибо!

Когда мы пришли домой, мама сразу увидела, что я опять не одаренный.

Она села на диван и заплакала. Уж очень ей хотелось, чтобы я стал знаменитым артистом.

Теперь, когда папа берет «Вечернюю Москву», он никогда не читает вслух про искусство, про конкурсы и про то, кого из музыкантов принимала королева.