Я принял холодный душ — все напрасно. Я не мог вытравить из памяти увиденную на улице, под навесом автобусной остановки картинку, рекламирующую женское белье.

На двух фотографиях в полный рост, спереди и сзади, демонстрировались женские трусики: нечто крошечное, черное и прозрачное, едва различимое в расщелине аппетитных алебастровых ягодиц. Бедра модели напоминали очертаниями античную амфору; а в пупок было вдето колечко, наведшее меня на мысль о неотвратимом суровом наказании за вечный грех, сокрытый в соблазнительной форме. А еще эта черная ленточка, проскользнувшая вглубь, между… Рекламировали только трусики, но взору зрителя открывалась… открывались две…

Две изумительной формы груди с выдававшимися, нежнейшими… Там же, в ванной, стоя под струей ледяной воды, я совершил очередной грех правой рукой, а левой тем временем массировал промежность. И при этом я представлял, что все это делает она, своими ручками, своими губками… Ах, боже мой, какие губки!

Чтобы не завыть, я закусил губу, да так сильно, что выступила кровь.

На работу я не пошел.

К удивлению и ропоту моих братьев во Христе, я не стал причащаться, и после службы остался в своей комнате, предварительно испросив у отца Наталио, нашего духовного наставника, как можно скорее допустить меня до таинства исповеди.

В надежде очистить свою душу от только что совершенного смертного греха, я надел вериги с острыми шипами, по одной на каждую ногу, туго стянул их и погрузился в чтение закаляющего дух «Пути» — нашего поводыря и опоры в этой юдоли слез, где грехи, будто голодные волки, подстерегают человека на каждой тропинке, простите за чрезмерную метафоричность.

Сняв вериги и подтерев обильно залитый кровью пол, я направился в келью отца Наталио. Пока я ковылял по коридору, раскорячившись, как мой любимый герой ковбой Джон Уэйн, по причине ран, нанесенных шипами, я размышлял о том, сколь благотворно такое самоистязание и какое умиротворяющее воздействие оно оказывает на грешную плоть. Никакого снисхождения похоти! — таков мой девиз.

Подобно двум добрым друзьям, мы сели рядом на кровать, и я, не скрывая ни малейшей детали, поведал отцу Наталио о порочном эпизоде в душе и об обуревавших меня фантазиях, явившихся его причиной. Он покраснел и дышал с заметным трудом. Слушать меня было для него истинным мучением.

В качестве покаяния он велел мне прочитать от начала до конца две молитвы, но прежде, чем даровать отпущение грехов, предложил пощупать меня там, да-да, именно там, а я мог щупать его, и мы могли бы, если мне так больше нравится, щупать друг друга и одновременно в унисон молиться Иисусу в едином порыве и набожном исступлении. Он сказал мне, что это было бы своего рода освободительным катарсисом: победой над грехом его же оружием, вакциной против зла, которую следует прививать понемногу, обезвреживанием яда малыми дозами того же яда.

Я поблагодарил его за жертву, которую он намеревался принести ради меня, но все-таки я не чувствовал себя готовым испытать столь передовую терапию. Стоя на коленях, я умолял его дать мне отпущение грехов и простить мою гордыню. Он даровал мне эту милость и торопливо распрощался, дабы не длить мое смущение.

Что за святой человек этот отец Наталио! Денно и нощно начеку!

После трапезы я возвратился в свою комнату, чтобы подумать и слегка вздремнуть. Но как только я опустился на кровать, соблазнительная сеньорита с рекламы снова принялась искушать меня.

Какое-то время я боролся с собой, старался не уступать, возносил молитвы о помощи Святому Иосифу, но при этом я ни на минуту не забывал о том, что еще с прошлой ночи было припрятано у меня под подушкой. Это было сильнее меня.

Я наугад пошарил рукой и нащупал эту гнусную вещицу: те самые минитрусики с рекламы, которые я отважился купить в магазине нижнего белья, осмелев после пятой порции виски.

Я взял стринги обеими руками и растянул их примерно по ширине бедер прекрасной рекламной дьяволицы… Это было потрясающе, это было восхитительно… Я сорвался с тормозов.

Я засунул их целиком себе в рот… А потом и в… Не могу описать. Из эластичных тесемок я соорудил подобие кольца и стал мастурбировать… И еще!… И еще! И, наконец, излил семя на этот треугольник материи, черный и прозрачный, как крылья навозной мухи из преисподней.

Все вокруг горело огнем.

Я встал с постели и, даже не умывшись, достал из шкафа свой самый любимый инструмент для наказаний: маленькую плетку-семихвостку со свинцовыми шариками на концах. Я принялся хлестать себя с таким рвением, что почти полностью содрал кожу на плечах и ягодицах. Раскаяние было столь глубоко и неистово, что рукоятка плетки не выдержала и сломалась.

Ничего не оставалось, как прервать заслуженное бичевание, надеть под рубашку толстую безрукавку, чтобы она впитала кровь, и срочно бежать в секс-шоп за другим кнутом. Это единственное место, где продаются подобные вещи".

Вспоминаю одного солдата, работавшего в прачечной небольшой военной части, где я служил. Белокурый коротышка родом из Кадиса по кличке Сатир, он был всегда молчалив и замкнут, вечно без гроша в кармане. Каждый день он совершал героический поступок — накачивался столовым вином «Эль Сальтеньо», которое привозили в нашу столовую в больших плетеных корзинах и которое почти никто не пил.