Единственная лошадь оказалась клячей и едва тащила коляску, в которой кроме офицера кое-как поместились вещи владельца. В итоге Сане и двум другим солдатам, равно как и домочадцам, пришлось ковылять пешком. Далеко ли так уйдешь? Правда, первую ночь удалось переночевать в избе, прямо на полу, зато под крышей. К исходу же второго дня стали обгонять те, у кого кони получше и страх сильнее подгоняет в спины. Такой толпе жилья не хватит. Денежки же у некоторых водятся.

Штабс-капитан Калугин к беднякам не относился. К богачам тоже, иначе служил бы не в гренадерах, а в гвардии, однако пять штук деревенек у родителей имелось. Иная беда, при себе наличности у офицера было мало. На войне она не столь нужна, а вот сейчас бы пригодилась.

– Нам бы верст сто пятьдесят продержаться, а там доберемся, – поведал юный офицер.

Левая нога его покоилась в лубке, одна рука не действовала, весь перемотан бинтами. Остается надеяться, что в благодарность за спасение не даст потом пропасть, оставит при себе. А какой из него отныне воин? Тут выбор простой: или на тот свет, или отставка «за ранами».

Сто пятьдесят верст. Это сколько же идти? Допустим, двадцать верст в день. Выходит, неделю.

Саня закашлялся. Вроде только что задремал, и в дреме пришла к нему одна мысль. Если шире внедрять здесь кредит, то общество станет цивилизованней. Уговорить кого-нибудь, того же Калугина, к примеру, походатайствовать об открытии банка, пристроиться туда, да и жить припеваючи. Жаль, кашель разбудил, отвлек от грез и вернул к реальной жизни.

Зря он мечтал заболеть. Мечты иногда сбываются. И ничего хорошего в том нет.

Прошедший накануне дождь превратил дорогу в полосу грязи. Колеса повозок застревали в лужах, приходилось помогать лошадям. Солдаты большей частью шли там, где пожухлая трава позволяла хотя бы не вязнуть на каждом шаге. Ветер шелестел в кронах, сбрасывал на землю пожелтевшую листву. Звуки порождали невольную тревогу, заставляли людей вглядываться в густой лес. Сколько отрядов ушло и сгинуло без следа? Местные варвары словно не желают знать о правилах войны. Мало того что не везут продовольствие в город, хотя какая разница, кому продавать, так еще уничтожают тех, кто приходит к ним в дом с одним желанием: достать съестного. Упрямцы упорно не желают признавать себя проигравшей стороной, хотя «Великая армия» стоит в их самом большом городе, в центре государства. Прочие народы в подобных случаях давно заключили бы мир, и только эти упрямятся, надеясь на чудо.

Как говорит любимый император, Бог на стороне больших батальонов! Вся Европа пришла покарать тех, кто противится воле величайшего человека. Пока же двум ротам и эскадрону приходилось идти по деревням, добывать провиант, без которого самая сильная армия превращается в скопище голодных ртов.

Эскадрон – сказано громко. После генеральной баталии кавалерия понесла такие потери, что любой полк стал эскадроном, а эскадрон – кучкой всадников. Да и кони страдают от бескормицы, едва двигаются, превратившись в скелеты.

С конноегерями было спокойнее. Головной дозор мог предупредить об опасности, дать время построиться в каре. Против пехотного строя никакие казаки ничего не сделают. Им только разрозненных солдат ловить или нападать внезапно.

Русские оказались легки на помине. Только что никого не было вокруг, лишь пустынно шумел лес, и вдруг из него вылетели всадники. Не казаки, гусары в темно-синих с золотой шнуровкой мундирах. Сабли наголо, уже занесены для удара, расстояние такое, что не о строе думать надо, а о собственном спасении. Отряд растянулся, словно шли не солдаты, а штатские беженцы, да и какой возможен порядок на дороге из грязи и воды?

Как же дозор проглядел?

– Руби супостата! За Отечество, гусары! – азартно прокричал немолодой офицер и первым с налета полоснул саблей подвернувшегося француза.

Бедолага попробовал прикрыться ружьем, да куда там! Сабля погрузилась в плечо, вновь взмыла ввысь, благо тел для рубки было хоть отбавляй.

Кое-кто успел выстрелить. Практически не целясь, создавая больше шуму и не нанося врагу урона. В нескольких местах группки солдат попробовали встать плотно, ощетинились штыками. Одну из них всё тот же гусарский офицер разорвал с налета, другую затоптали его подчиненные, однако кто-то устоял под первым ударом.

Ни о каком правильном сражении не могло быть речи. Гусары носились везде, сшибались с немногочисленными конноегерями, гонялись за убегавшей пехотой, пытались достать тех, кто запрыгнул на повозки или залег под ними. Спереди, со стороны дозора, тоже доносились звуки схватки, только никому не пришло в голову вслушиваться в происходящее там.

Сначала один солдат взметнул вверх руки в знакомом жесте, затем второй, а там и все, кто оставался на ногах. Глупо погибать, если плен сулит спасение.

– Пленных собрать. Раненых перевязать. Да, посмотрите, что в повозках. Успели кого ограбить или нет? – распоряжался Раковский.

Только сейчас стало видно, что партизанская партия невелика, раза в два поменьше плененного отряда. В чистом поле никакого разгрома бы не случилось. Возможно, нападения тоже.

Зато теперь хоть кормить будут. Мертвым-то уже всё равно, а живые устали от холода, от голода. Что толку в награбленных богатствах, когда нечего есть?

Будем считать, что к лучшему.