Несколько минут девушка молча лежала на спине, глядя на кроваво-красный диск ночного прожектора широко открытыми черными глазами, а потом тихо сказала:

– Видел, как у тетки Прасковьи цепной кобель на волка похож?

– Видел, – подтвердил Мишка.

Обрадовавшись смене темы, он подвинулся поближе к подруге, с удовольствием ощущая тепло ее тела.

– А знаешь, почему цепь такая толстая? Ее еще дед Игнат ковал, кузнец старый.

– Почему?

– Потому что кобель этот – оборотень настоящий.

– Опять ты за свое, – вздохнул Мишка.

– Правда. – Анна завела руки за голову, отчего тонкая ткань блузки натянулась, четко обозначив грудь. – Когда Прасковья еще в девках ходила, на нее мельник глаз положил, Емельян Григорьевич. Мужик видный, староват, правда, ему тогда, почитай, сорок было, но обходительный, а главное – зажиточный. Но родители Прасковьи против были.

– А почему против, если зажиточный?

– Слухи о мельнике плохие ходили, – помолчав, ответила Анна. – Люди говорили, что Емельян Григорьевич на своей мельнице с нечистой силой снюхался.

– Чертям хвосты крутит.

– Лексей Софроныч, отец Прасковьи, мельника и спровадил, когда тот свататься пришел. Дескать, дочь свою, Прасковью, за тебя не отдам, нету моего родительского благословения и не будет. Мельник усмехнулся, зыркнул так не по-доброму и ответил, что я, мол, на вашей дочери все равно женюсь. Хотите вы этого или нет, а будет по-моему. И с этого дня начались у семьи Прасковьи беды.

Исподволь, незаметно Мишка снова начал попадать под власть чарующего голоса Анны.

– Недели не прошло, наступило полнолуние, погнал Лексей Софроныч лошадку свою в ночное, утром приходит, а она мертвая. Разорвана вся нещадно, и следы вокруг волчьи. Большие следы. Мужики сразу всполошились, собрались загнать зверя, да только зря проездили, никого не нашли. К мельнику заезжали, следы вроде в его сторону шли, а он только бороду оглаживал, усмехался да на Лексея Софроныча смотрел пристально. А как тому уезжать, подходит и ласково так спрашивает, мол, не надумали ли вы, уважаемый Лексей Софроныч, принять мое предложение? Тот, конечно, ни в какую, но мельника заподозрил.

И снова в животе у Мишки завозился противный холодный червячок.

– А на следующее полнолуние страшное случилось. – Хрипловатый голос Анны проникал в самую душу парня. – Лизавета, сестра Прасковьи, с подругами купаться пошла, в Дальнюю заводь. Плескались они там, может, с парнями баловались, это уж я не знаю, только, как девки из воды выбрались, волк на них напал. – Мишка судорожно сглотнул. – Девки в крик, разбежались, кто-то в воду нырнул, кто-то на дерево полез, а когда поутихло… – голос Анны чуть задрожал, выдавая ее волнение, – когда поутихло, смотрят: а Лизавета – мертвая. С горлом разорванным лежит.

– Ох! – выдал парень. Он, разумеется, слышал о какой-то страшной истории, произошедшей в станице много лет назад, но подробности узнавал впервые.

Девушка снова помолчала.

– Лексей Софроныч, как об этом узнал, за ружье схватился, хотел мельника убивать, мужики его насилу удержали. Лизавету вся станица хоронила, а Емельян Григорьевич, мельник, на это время уехал куда-то, не показывался. Потом вернулся, аккурат перед самым полнолунием следующим, и Прасковья решилась. Не стала ждать, когда он снова посватается, а ночью сама к мельнице пришла.

Холодный червячок в животе Мишки вырос до размеров половозрелого удава, но парень зачарованно слушал страшный рассказ подруги.

– Пришла она к мельнице, затаилась, а незадолго до полуночи смотрит, выходит Емельян Григорьевич из дому да прямиком в лес. Прасковья за ним. Тихо шла, неслышно, не прознал мельник, что подглядывают за ним. Вышли они на поляну, лунным светом залитую, а посреди поляны пень стоит старый, но крепкий. Мельник подходит к пню и достает огромный нож. А Прасковья из-за дерева смотрит, трясется от страха вся. Емельян Григорьевич скидывает одежду, втыкает нож в пень да как прыгнет через него! Прасковья глядь, а вместо мельника с той стороны пня волк огромный появился!

– Врешь! – Мишка произнес это из бравады, на самом деле парень чувствовал себя не очень уверенно.

– Не хочешь, не верь, – отрезала Анна. – В ту ночь в соседней станице волк двух лошадей задрал. И конюха. Только это было его последнее злодейство.

– Тетка Прасковья, конечно, станичникам все рассказала?

– Нет, – медленно ответила девушка, – она поступила по-другому. Когда оборотень по своим делам подался, Прасковья еще долго не могла в себя прийти, дрожала, плакала, а потом прокралась к пню да нож-то мельницкий из него вытащила. И домой побежала.