Дон Лукретили молча посмотрел на брата Пьетро, на Фрейзе, на Луку, на своих стражников и клерков, на братьев-доминиканцев. Затем повернулся к застывшим в изумлении монахиням, которые, покачиваясь, точно белые лилии в поле, шелестели: «Что он такое говорит? Что он говорит, этот чужак? Он явно говорит о нас что-то дурное! Он, кажется, обвиняет нас? Кто он такой? Что-то мне он не нравится! Неужели это он убил сестру Августу? Неужели он и есть тот самый призрак Смерти, который являлся ей в видениях?»

–Что бы ты сейчас ни сказал, что бы ты ни выдумал, как бы ты ни попытался обвинить меня и сестру Урсулу, ты со своими подручными в явном меньшинстве, – с тихим торжеством промолвил дон Лукретили, глядя на Луку. – Вы трое можете прямо сейчас без опаски покинуть аббатство, а можете через несколько минут лицом к лицу встретиться с толпой этих безумиц. Это уж как вам самим будет угодно. Но предупреждаю: они, по-моему, так горят жаждой мести и настолько утратили разум, что готовы разорвать вас на куски.

А толпа монахинь – их собралось более двух сотен – подходила все ближе, теснясь возле повозки с гробом и глядя на ту «позолоченную икону», в которую превратилась невинная и несчастная сестра Августа. Свистящий шепот этих женщин звучал точно шипение тысячи змей, ибо они видели, как их покойная сестра лежит в открытом гробу, буквально купаясь в золоте, а Фрейзе, этот насильник и осквернитель ее праха, стоит рядом с ломом в руках, точно воплощая собой все зло и всю мерзость мира.

–Этот человек – наш враг, – сказала, обращаясь к ним, сестра Урсула, отступая от Луки и пытаясь возглавить это войско монахинь. – Он защищает аббатису, эту обманщицу, убившую нашу сестру Августу! Он позволил своему слуге взломать ее освященный гроб!

Монахини дружно повернулись к ней, но лица их оставались безучастными, словно они уже не воспринимали ее слов; однако тот шелестящий шепот, что висел над толпой, становился все громче.

–Они сделают то, что сочтут правильным, – рискнул вступить в игру Лука и, повернувшись навстречу бледнолицым монахиням, попытался привлечь их внимание к себе. – Сестры, послушайте меня. Вашу аббатису обманом изгнали не только из родного дома, но и из монастыря, а вас всех чуть не свели с ума, добавляя ягоды ядовитой белладонны в хлеб, которым вас потчевала эта женщина. Неужели вы и до сих пор настолько отравлены этим ядом, что готовы подчиниться ее воле? Или все же разум ваш прояснился? И теперь вы сами способны принять какое-то решение? Способны сами и думать, и действовать?

Ответом ему было жутковатое молчание. Лука видел, как измучены эти женщины, как тупо они на него уставились, и на мгновение ему показалось, что они и впрямь настолько отравлены, что готовы схватить его, брата Пьетро и Фрейзе и разорвать их на куски. Крепко сжав одной рукой край повозки, чтобы никто не заметил, как сильно дрожат у него руки, он решительно ткнул пальцем в сестру Урсулу и повелительным тоном произнес:

–Сойди с повозки! Я намерен отвезти тебя в Рим, и там ты ответишь перед судом за все свои преступления, совершенные как по отношению к твоим сестрам и госпоже аббатисе, так и по отношению к самому Господу нашему.

Но сестра Урсула осталась на прежнем месте, возвышаясь над ним, и вновь грозно посмотрела на монахинь, лица которых тут же послушно повернулись к ней. И тут она произнесла всего три коротких ужасных слова:

–Сестры! Убейте его!

Лука резко обернулся и выхватил из сапога свой кинжал, а Фрейзе тут же спрыгнул с повозки и встал с ним рядом. Брат Пьетро тоже приблизился к ним, но в одну секунду все трое оказались окружены плотным кольцом монахинь; от бледных, каких-то отупелых лиц этих женщин словно веяло смертным холодом. Монахини подошли ближе еще на шаг, затем еще…

–Святой Иоанн Креститель, спаси и защити нас! – прорычал Фрейзе и взмахнул своим ломиком, но монахини не дрогнули и продолжали неуклонно приближаться к повозке.

Затем одна из монахинь вдруг сорвала с головы свой апостольник и швырнула его на землю. Ее бритая голова выглядела поистине ужасно – она казалась не похожей ни на женщину, ни на мужчину и напоминала скорее некое неведомое существо среднего пола или странное безволосое животное. Рядом с нею вторая монахиня сделала то же самое, а потом все они стали срывать с себя апостольники и бросать их на землю; у некоторых волосы на голове уже успели немного отрасти, другие же были обриты налысо.

–Господи, помоги! – прошептал Лука и спросил у своих товарищей: – Что это они делают?

–Я думаю… – начал брат Пьетро.

–Предательство! – шипели монахини, точно хор жутких разъяренных фурий.

Лука в отчаянии огляделся, но никакой возможности вырваться из этого смертельного круга не было.

–Предательство! – еще громче зашипели они, но смотрели при этом вовсе не на мужчин, а куда-то поверх их голов, туда, где сестра Урсула по-прежнему стояла, вцепившись в крышку гроба. – Предательство! – вновь дружно выдохнула толпа.