Когда я сказал адвокату Дональду Рэндольфу, что обнаружил юридический прецедент, который поможет все изменить, он ответил: «Кевин, давай лучше я буду этим заниматься. Я здесь адвокат». Когда же я показал ему дело, он просто рот открыл от удивления.

В 1992 году некий Ричард Чубинский, агент Службы по внутреннему налогообложению, заполучил доступ к компьютерам этой организации, чтобы просмотреть налоговые декларации различных известных политиков, звезд шоу-бизнеса и правительственных чиновников. Он сделал это из любопытства. Как и меня, его обвинили в компьютерном и телекоммуникационном мошенничестве и осудили в декабре 1995 года. Он получил по своему делу полгода тюрьмы, но успешно подал на него апелляцию. Федеральный апелляционный суд признал, что Чубинский, как и я, совершенно не собирался ни разглашать добытую информацию, ни использовать ее каким-либо еще вредоносным образом. Он сделал это просто из любопытства. Апелляция была удовлетворена, обвинения сняты, в тюрьму Чубинский так и не попал.

Я думал, что, располагая таким четким юридическим прецедентом, мы сможем побить аргументацию властей. Я говорил защитнику, что хочу предъявить это в суде. Предлагал такую стратегию: я признаюсь во взломе, но указываю, что не виновен в компьютерном или телекоммуникационном мошенничестве, так как, как и Чубински, все это делал лишь из собственного любопытства.

Рэндольф согласился, что дело Чубинского – отличный юридический прецедент для моего процесса, но существовала и более крупная проблема. Рэндольф слегка колебался, прежде чем изложил мне ее. Я видел, как он пытается быть тактичным. Казалось, что сейчас он вынужден озвучить что-то такое, что до сих пор оставалось недосказанным.

Несколько недель один из государственных обвинителей убеждал моего адвоката, чтобы я согласился пойти на сделку со следствием. В последнее время он даже перешел на откровенные ультиматумы: если я не соглашусь признать свою вину и уладить дело таким образом, то власти протащат меня через все круги уголовного ада. Если они проиграют в одной инстанции, то перебросят меня в следующую, а если победят, то дадут мне максимально суровый приговор. Для них уже не играло роли, есть ли у них основания для обвинений, они просто собирались держать меня за решеткой без всякого залога.

Я был готов бороться, однако мой адвокат Рэндольф очень вежливо сказал мне: «Парень, лучше бы тебе пойти на сделку со следствием».

Потом он добавил: «Если мы пойдем на суд, тебе придется давать показания. Тогда и начнется перекрестный допрос по всем другим вещам…»

Под другими вещами понимались те самые разные истории о моих хакерских похождениях, которые ходили в обществе, например, о том, что я якобы взломал ЦРУ, ФБР и даже Командование воздушно-космической обороны. Не говоря уже о многих таких вещах, которые я совершал , но в которых меня пока не обвиняли: манипуляции с коммутаторами телефонных компаний по всей Америке, получение информации из калифорнийской службы регистрации транспортных средств, прослушивание телефонных разговоров информатора ФБР, получение голосовой почты специалистов службы безопасности Pacific Bell и многое, многое другое.

Я понимал, куда клонит Рэндольф. Если бы прокурор устроил мне перекрестный допрос, то я навлек бы на себя обвинения по другим эпизодам, так как, если бы я решился давать показания, сторона обвинения могла задать мне любые вопросы о моей хакерской деятельности. Я же не хотел во все это впутываться.

Итак, я заключил с судом сделку, но на более выгодных условиях, чем предусматривал первый компромисс, предложенный мне почти три года назад.

Согласно предписаниям моего условно-досрочного освобождения, я на три года лишался права пользоваться любыми электронными устройствами без предварительного разрешения моего инспектора-наблюдателя: компьютером, сотовым телефоном, факсом, пейджером, текстовым редактором и т. д. Кроме того, я не имел права пользоваться компьютером и через посредника. Власти не позволяли мне даже забронировать авиабилет по Интернету, если у меня не будет на это предварительного разрешения. Как же, по их мнению, мне нужно было искать работу? Мне также не разрешалось работать консультантом в любой сфере, связанной с компьютерами. Слишком, слишком много условий. Это освобождение давалось мне безумно дорогой ценой. Некоторые ограничения были столь широки, что я боялся, как бы не нарушить их нечаянно.

Все эти строжайшие запреты власти наложили на меня не только, чтобы наказать, но и чтобы перекрыть мне любые лазейки, которые позволяли бы обойти эти ограничения.

16 марта 1999 года я все-таки подписал соглашение. Теперь сторона обвинения оказалась готова составить обязательное соглашение о признании вины. Это означало, что судья Пфельцер вынуждена вынести мне именно такой приговор, который проистекал из условий данного соглашения. В противном случае я мог отозвать мое соглашение и потребовать полномасштабного суда. Я признал вину в совершении семи деяний, выбранных государственными обвинителями из Северной и Южной Каролины (другие инстанции также были не прочь отхватить от меня кусочек). Я также признался в мошенничестве с использованием телекоммуникаций, то есть в том, что социально-инженерными методами по телефону убеждал людей переслать мне исходный код, компьютерном мошенничестве (копировании исходного кода), захвате средств доступа (паролей) и перехвате сетевого обмена информацией (установке сетевых анализаторов пакетов для сбора паролей).

В ходе обсуждения условий сделки сторона обвинения настаивала на реституционных выплатах на 1,5 миллиона долларов. К счастью, федеральное законодательство требовало от суда учитывать мою платежеспособность. Поэтому, хотя судья Пфельцер и хотела отыграться на мне по полной, ей пришлось ориентироваться на мой потенциальный доход. Исходя из крайне суровых условий освобождения, офицер-наблюдатель службы пробации заключил, что я смогу найти только самую низкооплачиваемую работу, например готовить гамбургеры в ресторанчике. Вместо затребованных сразу миллионов меня обязали выплатить всего 4 125 долларов.