Одним словом, Алла Давыдовна многое могла бы рассказать, и вот никак не дозвониться: то ли уехала, то ли телефон неисправен. Я уж и надежду потерял, с головой погрузился в работу над рукописью, которую готовил для журнала (она вышла в 1994 году) и, лишь дойдя до этого места, встал из-за машинки и решил попробовать в последний раз. Набираю номер… долгие гудки… и вдруг берут трубку…

Из рассказов Аллы Давыдовны запомнилось: после прогулки в Вишенках отдыхают на лавочке и беседуют об эпохе Возрождения. Как всегда бывает в таких случаях, эпоху, или, вернее, восприятие этой эпохи, хочется приблизить, перенести в настоящее, распространить на окружающих тебя людей, пейзажи и предметы, и вот Даниил Леонидович говорит, что у Аллы Давыдовны лицо человека Возрождения. В ответ на это она надевает ему венок из кленовых листьев, сплетенный во время прогулки: в профиль вылитый Дант! Многие и раньше улавливали это сходство, но с венком оно стало еще заметнее (в книге Аллы Алек- сандровеы этот эпизод изложен несколько иначе)…

Зимний вечер в Ащеуловом переулке, в окнах светятся оранжевые абажуры с бахромой, а во дворе темно — лишь смутно белеют сугробы, и мерцают под луной свисающие с крыш сосульки: Сретенка конца пятидесятых. Даниил Леонидович в сопровождении Аллы Давыдовны выходит из дома и, убедившись, что их никто не видит, снимает ботинки и, верный сво ей привычке, с наслаждением ступает босыми ногами на снег…

Кузнецкий Мост. Алла Давыдовна спешит на спектакль в филиал Большого театра, но ее останавливает постовой милиционер: перешла дорогу в неположенном месте. Она старается убедить его, что все тут переходят, но постовой неумолим: «Ваши документы». Паспорта с собой, разумеется, нет. «Пройдемте!» — «Но я же спешу на спектакль!» — «Пройдемте, пройдемте!» На попутной машине (ох, не случайно она появилась!) Аллу Давыдовну увозят в отделение милиции, где происходит долгое, странное и явно на что-то нацеленное разбирательство, а затем ей предлагают сотрудничать с органами безопасности и следить за Андреевыми. Что делать? Отказаться? Но тогда найдут более покладистого и услужливого, а уж он-то натворит бед, подведет под монастырь, что называется, и не избежать тогда нового срока. И Алла Давыдовна соглашается. Разыгрывая из себя глупенькую, наивную и несмышленую патриотку (это у нее всегда получалось), она регулярно лепечет, сообщает информацию — какие-нибудь безобидные пустяки, бытовые подробности из жизни Андреевых, не угрожавшие незыблемым основам советского строя…

Старинный деревянный домик в Подсосенском переулке, квартира на втором этаже, бывшая игральная комната, причудливая — карточная — роспись по потолку. Андреевы гостят у родителей Аллы Александровны — очередная стоянка во время кочевий. Старики как могут о них заботятся, помогают. Алла Давыдовна по — прежнему у них бывает, и вот, собравшись под карточным потолком — на столе чай, хлеб, сахар, — они листают альбом с репродукциями картин Рериха и разговаривают об Индии, Гималаях, Махатмах…

Махатмы — вот и произнесено это слово. И у нас есть право предположить: Махатмы — это те, кого Даниил Андреев (см. выше) назвал опорой Индийского синклита, текучим коллективом людей, эпохально перемещающимся по некоей географической кривой, от Памира до Южной Индии. И имя Рериха здесь тоже названо…

Алла Александровна относилась и к самим Рерихам, и в особенности к их последователям крайне неодобрительно — я понял это из многих разговоров, вернее, попыток завести разговор: она и слышать не хочет… даже сердится. Внутренняя задача Аллы Александровны — а ей много приходилось выступать, и устно и письменно, — внедрить в сознание общества мысль о православных истоках «Розы Мира» и убедить читателей в том, что Даниил Андреев не теософ и не антропософ, не еретик и не сектант, а подлинный христианский мистик и тайновидец. Мысль, безусловно, правильная: духовный опыт Даниила Андреева так же чист, как опыт Сведенборга и других христианских мистиков, чье познание небесных тайн начинается с любви и веры. Но в то же время мне было жаль, что, отстаиваемая с некоей тенденциозностью, эта мысль суживает представление о Данииле Андрееве и лишает нас части очень важной информации.

Разговора об Индии, Гималаях, Махатмах у нас с Аллой Давыдовной тоже не получилось: как бы не считая себя вправе нарушать некий запрет, некое добровольно на себя взятое обязательство, она сразу насторожилась, замкнулась и сменила тему…

Дом в Подсосенском по счастливой случайности уцелел, и я, конечно, побывал там сразу после беседы с Аллой Давыдовной. Домом владела обувная фабрика, но карточную комнату (так же, как и интерьеры «Нерензея») мне увидеть не удалось, хотя ее недавно отреставрировали, понятно, для своих целей, а вовсе не для увековечивания памяти о замечательном русском поэте. Разрешения взглянуть на карточную роспись я у заместителя директора так и не добился. Он разнервничался, разволновался, побагровел, замахал руками и повернулся ко мне спиной. Иными словами, отказал наотрез, из чего напрашивался вывод, что, может быть, в этой комнате фабричное начальство обмывает каждую новую партию обуви и его представитель постеснялся катающихся по полу бутылок, вдавленных в стены окурков и засохших плевков?

Фабрику эту я мысленно проклял. Проклял, и очертания ее стали зыбиться, тускнеть, растворяться в воздухе, и вскоре она исчезла: недавно заглянул в Подсосенский, а от нее и следа не осталось… Но вот карточная роспись… нет, не довелось, а жалко…

Побывал я и в Ащеуловом переулке, — увы, с опозданием, — там уже кипела работа. Зияли пустые окна, в воздухе висела кирпичная пыль, из проломов торчала пакля, дранка, крошилась под ногами осыпавшаяся штукатурка. И какие там абажуры с бахромой — от дома с вывеской «Дары природы», во дворе которого жили Андреевы, остались лишь стены с обоями! Их деревянной пристройки с лесенкой, лепившейся некогда к дому, больше не существовало. И когда я рассказал об этом Алле Александровне, она, вероятно задумавшись о печальной судьбе дома в Малом Левшинском, усмотрела некую закономерность в том, как один за другим стираются следы, исчезают осязаемые свидетельства, вещные напоминания об умершем поэте.

Исчезают, словно кто-то неведомый разгоняет зловещей клюкой его ауру.

Кроме очков в потертом футляре, пепельницы и мундштука, показанных мне Борисом Чуковым, я, собственно, и вещей-то андреевских больше не видел. И вот разрушен еще один дом… стерся еще один след, предпоследний. Не потерять бы теперь последний, и я отправился разыскивать квартиру на Ленинском проспекте. Вернее, даже не квартиру, а комнатку в квартире — ту самую, в которой Даниил Леонидович провел последние месяцы жизни и 30 марта 1959 года умер, предварительно исповедовавшись православному священнику и причастившись Святых Тайн. Здесь, обращаясь к медсестре, проявлявшей о нем трогательную заботу, произнес он и свои последние на этой земле слова: «Какая вы добрая!»

Комнатка прямо напротив входной двери, рядом с кухней, — как объяснила мне Алла Александровна, номера же квартиры она не помнила. Не помнила, наверное, потому, что квартира на проспекте с названием — «Ленинский», что пейзаж за окнами напоминал сон идиота и Даниил Леонидович перед смертью велел: «Уезжай отсюда». Не хотел, чтобы она одна, без него, здесь оставалась.

Из слов Аллы Александровны я понял лишь то, что надо войти в арку, свернуть направо, подняться на второй этаж, и вот там то ли первая… то ли вторая дверь… но главное, что окна рядом с водосточной трубой. Я выслушал и все записал, но с первого раза квартиры Андреевых не нашел, запутался, потерял ориентацию и в полном отчаянии позвонил Алле Александровне, с горечью поведал о своей неудаче.