«Да за кого он меня принял? — кипела Катя, и тут же сама себе отвечала: — За дешевку. Вот за кого. И почему Станкевич меня не предупредил о том, что его старый приятель — похотливый козел? Договорились они, что ли?»

От этой мысли на душе у Кати стало совсем муторно. И она уже не с восторгом, как еще недавно, а с отвращением вспоминала свое приключение на Истре.

«Уложил меня в постель, занимался со мной любовью… О! Нет! Не любовью, а всего лишь сексом. Ни к чему не обязывающим сексом. И потом расплатился. Привез ворох тряпок. И как мне в голову не пришло, что с такой точностью подбирать одежду может только человек с наметанным глазом! Он что-то там говорил про жену, про дочь. Но все он врал! Просто привык трахать девок, а потом дарить им одежду лучших марок и выпроваживать!»

Потом Катя стала вспоминать их последнюю встречу, вернее, их расставание. И услужливая садистка-память подкинула такую деталь: вот Сергей наклоняется, чтобы поцеловать ее на прощание, даже не выходит из машины ее проводить, потому что уже весь в делах. Его телефон непрерывно звонит. И он все время разговаривает, не обращая на Катю никакого внимания, словно она просто попутчица, словно и не было между ними ничего в доме на Истре. Ни камина, ни свечей, ни романтического ужина, ни маленьких звездочек-хризантем.

«Или у него все так отработано? Штамп на штампе! А я-то повелась, вот дура!» — Катя ругала себя на чем свет стоит.

У нее было чистое, хрустальное сердце, которое не выносило пошлости и грязи, а его снова окунули в какую-то помойку. Будто мало было ей Кирилла!

Ее мобильный звонил и звонил, и она, мучительно борясь с собой, смотрела, как высвечивается имя Оленина на дисплее, а потом отключила телефон, но Сергей тут же принялся звонить на домашний. Катя выдернула шнур из розетки, и в квартире воцарилась гнетущая тишина. Она села на свою одинокую постель, где так часто придавалась смутным грезам о своей утраченной навсегда любви, и заплакала. А потом вспомнила, что у нее есть один выход, которым она так долго пренебрегала, и есть прекрасная возможность уехать. Она так и сделает, как только закончит этот чертов объект. И не будет больше бояться очутиться в том сказочном краю, который так внезапно покинул ангел, растворившись в невыносимой глубине, в фиалковом небе иного мира. Надо признать, что Оленин сделал главное — избавил ее от сомнений и страха.

С утра пораньше Катя явилась в «Modus» и «угнездилась», как сказал бы ее отец, в своем кабинетике, таком маленьком, что там едва умещался компьютерный стол и пара стульев для клиентов. Через полчаса полнейшего безделья — чтения новостей и анекдотов в интернет-журналах — Катя Симонова взяла себя в руки, а еще через пять минут с головой ушла в работу.

— Трудишься, Катеринушка? Молодец! Только что-то ты сегодня слишком уж рано прилетела, птичка моя. — В кабинет незаметно прокрался Станкевич. Катя даже вздрогнула от неожиданности.

— Доброе утро, Федор Борисович, — пробормотала она.

— Пошли ко мне, кофейку дернем. Я так лично с коньячком.

— А не рановато ли?

— В самый раз. «Алка зельцер» я презираю. Как говорят в народе, от чего заболел, тем и лечись. Я вчера малость перебрал в приватной сауне, куда меня, дурака старого, занесло по приглашению одного нашего клиента. Нет! Я понимаю, что он хотел как лучше. А получилось как всегда.

Катя внимательно присмотрелась к Станкевичу и пришла к выводу, что шеф явно преувеличивает. Ведет себя неформально, в кабинет приглашает. К чему бы это?

Она покачала головой, вздохнула и проследовала вслед за Федором в его шикарный зал, который только по недомыслию можно было бы назвать кабинетом. Станкевич оставил пустой середину комнаты, словно намеревался здесь устраивать балы с танцами, кое-где расставил кресла и стулья, столики из карельской березы и в простенках между окнами расположил кашпо с многочисленными тропическими растениями — головной болью его секретарши. Рабочий стол, конечно, был, но использовался вовсе не по назначению. Правда, иногда на нем устанавливался «ноутбук», но редко. Вот и сейчас Федор крикнул секретарше, чтобы принесла кофе с пирожными, а сам нырнул в недра ампирного шкафа, предназначенного для книг, но содержавшего бутылки и бокалы всех возможных сортов, и выудил оттуда бутылку коньяка. Потом пришла секретарша Любочка, как поговаривали злые языки, бесплодно влюбленная в шефа, принесла пирожные и кофе. Федор с лету опрокинул рюмку коньяка и запихнул в рот эклер целиком. Катя отпила кофе, пригубила коньяку — так, за компанию, — и не притронулась к пирожным. От еды ее сейчас просто мутило. Хотя и кофе на голодный желудок шел плохо.

— Вот что я хотел тебя спросить, девочка, — проговорил Станкевич. — Только не дуйся сразу и не обижайся.

— На вас невозможно обижаться, — пробурчала Катя, прекрасно понимая, о чем шеф собирается беседовать с ней.

— У тебя с Олениным серьезно?

— У нас ничего нет, — быстро ответила Катя. — Между нами, в смысле.

— Что-то мне с трудом верится.

— Если что и было, то теперь я поняла, что совершила большую ошибку.

— Скажите, пожалуйста! — Станкевич хлопнул в ладоши. — Ошибку она совершила!

— А что, я не имею на это права? — взъярилась Катя на шефа, и тот поднял ладони в шутливом жесте капитуляции:

— Имеешь. Имеешь право. Но не на глупость. Ты скажи мне, он тебе нравится?

— Он… Теперь я не хочу о нем даже вспоминать.

— Обидел тебя? Никогда в это не поверю.

— Обидел.

— Сам? Или кто другой за него? — Федор налил себе еще коньяка и с удовольствием выпил. — Я не сторонник женского пьянства, но сейчас настаиваю. Пей, голуба. И расслабься. Я уже подозреваю, что именно с тобой произошло.