— А куда именно, вы еще не решили? — улыбнулся он.

— Да-а, вообще… ведь это, конечно, трудно решить… Вот к хозяйству, я знаю, у меня совсем никаких способностей нет… Мне раз мама дала денег что-нибудь купить на базаре, я и купила десяток чуларок, только что из моря, и, знаете, еще хвостиками шевелят!.. Ну, конечно, мне стало их жалко, я побежала с ними к морю, вот как раз в том месте, где вы утром стояли, и всех отпустила!

— И они поплыли?

— Все уплыли… Ведь они только что из моря были, и он, рыбак, их в ведре с водою нес… И потом… Чуларка нас с мамой однажды, может быть, от голодной смерти спасла!

— Как спасла? — удивился он.

— Ну, конечно, тем спасла, что мы ее съели.

— Гм… Тут вам, значит, не жаль было есть?.. А куда же мы все-таки идем?

— Идем мы… Вот сейчас пойдем по этой тропинке. Вы ее не помните?

— И тропинку какую-то я тоже должен помнить? — шутливо пожал он плечами и добавил: — А мама ваша кто?

— Мама?

Тут Таня приостановилась на шаг, посмотрела ему прямо в глаза и сказала почему-то вполголоса, но с большим выражением:

— Она учительница.

— А-а! — отозвался он, нисколько не удивясь. — А эта тропинка куда-нибудь нас с вами приведет?

— Да… на горку, — несколько отвернувшись, сказала Таня.

— А на горке что?

— А на горке скамейка… Там мы сядем и будем смотреть на море.

— Чудесно! — отозвался он. — Я сегодня целый день только и делал, что смотрел на море, и еще готов смотреть целый вечер… Чудесно!

Он оглянулся кругом и крепко потер себе грудь.

Море теперь было именно таким палевым, каким недавно представляла его себе Таня, но она глядела только себе под ноги и думала, вспомнит ли Даутов её и мать, когда увидит маленький домик, в котором когда-то жил. И едва показался этот домик, она указала на него левой рукой и сказала значительно:

— Вот! Вот куда я вас привела, видите?

— Вижу, — сказал он с недоумением и посмотрел на нее вопросительно.

Недалеко от домика рыбака Чупринки паслось несколько белых коз. Таня сказала о козах:

— Это одного нашего учителя, математика… Он сам их пасет, — видите, вон там стоит, низенький, читает газету? Это наш учитель Лебеденко. Он и зимой их пасет. У него двое маленьких детей, а молоко теперь дорогое… А вы помните пятиногую козу Шурку? — вдруг спросила она, повернувшись к нему всем телом.

— Ка-ку-ю? Пяти-ногую? — удивился он.

— То есть она, конечно, не была пятиногой, это только так казалось, когда она бежала… У нее была только одна дойка, зато она висела до земли… Не помните?

— Признаться сказать, не помню.

— Ну, уж если вы козу Шурку не помните!.. — развела руками Таня. — А я вот ее отлично помню… как же так? Козу Шурку?

— Нет, все-таки не помню, — сказал он, улыбнувшись, и вобрал губы.

— И этого дома не помните? — спросила Таня, и голос у нее дрогнул и осекся так, что он посмотрел на нее внимательно и участливо и сказал:

— Я в этих местах жил когда-то, но когда именно…

— Двенадцать лет назад! — живо перебила Таня.

— Может быть… Может быть, и двенадцать… Но где именно жил, представляю смутно.

— В этом вот доме! — горячо сказала Таня. — А по этой тропинке ходили к морю купаться…

— После тифа у меня стала очень плохая память.

— А-а!.. У вас был тиф!

— Да… Был сыпной, был брюшной… и даже возвратный.

— Это во время гражданской войны?

— Да, конечно… И в результате у меня очень ослабла память.

— Ну, тогда… тогда я уже не знаю как, — задумалась Таня. — И этого нельзя вылечить?

— А у моего товарища одного, — не отвечая, продолжал он, — тоже после тифа случилось что-то совсем из ряду вон выходящее: он позабыл все слова! То есть он их так путал, что невозможно было понять… Того лечили, — не помню, кажется, года два или три его лечили…

— И все-таки вылечили?

— Да-а, он потом даже во втуз поступил и окончил… Теперь инженером где-то… Я его упустил из виду.

— Так что вы совсем, совсем не помните, как тут жила одна учительница… из города Кирсанова… и у нее была девочка лет трех?.. — с безнадежностью, почти не глядя на него, запинаясь, спрашивала Таня.