Молодой человек живописал эти небесные явления с таким пафосом, что его симпатичное румяное лицо раскраснелось, а незабудковые глаза горели святым огнем. Женской половине его общины он в таком возвышенном настроении представлялся, по-видимому, неотразимым. Здесь же, в мужской компании, он встретил упорное молчание, от которого ему вскоре даже стало не по себе. Он заметил, как подозрительно иронически задергались губы у аптекаря и как казначей, который перед этим объяснял все сновидения в зависимости от того, что было съедено перед сном, приподняв широкие плечи, медленно покачивал головой, издавая при этом какое-то странное ворчание, словно большой дог, которому в миску положили что-то несъедобное.

Чтобы предупредить скептическую критику в адрес своих назидательных высказываний, с чем ему раньше еще не приходилось сталкиваться, молодой энтузиаст обратился к своему соседу слева со следующими словами:

— Вам никогда не приходилось переживать такие ночные откровения, господин судья? Хотя мое призвание и делает меня особенно склонным и чувствительным к такого рода проявлениям, я все же считаю, что никто, даже самый неверующий человек, полностью не лишен способности испытывать подобные озарения.

— К моему глубокому сожалению, дорогой господин богослов, — ответил ему судья, — я должен признаться, что вообще не вижу снов. Или, скорее, не к сожалению, а к счастью. Ведь поскольку в соответствии с вашими представлениями каждый человек переносит в свое ночное душевное состояние заботы и радости своей профессии — что же из этого получилось бы для меня, погруженного в судебную практику человека, если я и во сне буду заниматься теми прискорбными делами, преступлениями и прочими человеческими слабостями, которыми я занимаюсь днем. Передо мной предстанут отъявленные мошенники, грабители и убийцы, которые вряд ли откроют мне путь к высшему познанию, тем более, что они, судя по всему, находятся не в высших сферах, а продолжают нести свое земное наказание в местах, расположенных значительно ниже. Но если вы поэтому сочтете меня неверующим человеком, то глубоко ошибетесь. И мне тоже, дорогой господин кандидат, пришлось пережить — как вы выразились — ночное откровение, и я долго размышлял над тем, что бы оно могло значить. Если господа ничего не имеют против, я мог бы рассказать вам об этом странном приключении.

Все за столом горячо поддержали это предложение. Некоторые из присутствовавших обменялись многозначительными и довольными взглядами. Дело в том, что судья был известен своим саркастическим юмором и искусством рассказчика, и все надеялись, что он преподаст небольшой урок зарвавшемуся новичку и общество будет отомщено за ту скуку, которую было вынуждено вытерпеть, слушая небесные фантазии кандидата.

Однако выражение лица городского судьи было очень серьезным, он сделал несколько глубоких затяжек из своей пенковой трубки и начал свой рассказ.

«Многие, возможно, удивятся, услышав нечто подобное от меня, то есть от человека, который уже по долгу службы обязан вникать в суть дела всех загадочных явлений и не верить даже своим глазам, если эти явления противоречат общепринятым законам природы.

На этот раз я был, к сожалению, лишен возможности провести допрос свидетелей, потому что единственным свидетелем был я сам.

А что я пережил в качестве такового, сейчас расскажу.

Должен вам сказать, господин кандидат, что я родился в небольшом провинциальном городишке, в котором мой отец был бургомистром. Мои друзья говорят у меня за спиной, что я каждый раз впадаю в лирическое настроение, когда речь заходит о моем родном городе. Я не отрицаю этой слабости, поскольку разделяю ее со всеми своими земляками, и убежден, что тот, кому представится возможность познакомиться с этим неприметным городком, расположенным, однако, среди живописнейших холмов и лесов, вынужден будет признать смягчающие обстоятельства для нашего чрезмерного местного патриотизма. Когда мы среди своих, мы даем волю своим эмоциям и с сочувствием смотрим на ближайшие крупные города. Чтобы кто-то из нашей среды чувствовал себя там, среди шума этих городов, длительное время хорошо, не испытывая хоть иногда желания приехать и посмотреть, такие ли все еще зеленые наши леса, такая ли все еще серая колокольня нашей церкви, как это было во времена детства, представить себе просто невозможно. И женится уроженец города тоже, как правило, на местной, хотя я, со своей стороны, как раз сделал исключение из этого правила — но это к данной истории отношения не имеет.

Мой отец тоже изучал в университете право, правда, всего в течение года, а потом под влиянием нахлынувших воспоминаний о юношеской любви вернулся домой и, чтобы поскорее стать самостоятельным человеком, вошел в дело своего дяди.

Со временем он сделал карьеру и, поскольку у него были начатки правового образования, занял наконец место бургомистра.

Гордостью нашего города был земский суд. Из прочих общественных учреждений у нас имелись только прекрасная пожарная часть, образцовый приют для бедных и школа, обучение в которой велось до пятого класса гимназии. Само собой разумеется, я должен был сначала окончить эту школу, чтобы потом уже где-то в другом месте окончить гимназию для поступления в университет, поскольку намеревался по примеру отца вступить на юридическое поприще, но в отличие от него не собирался останавливаться на полпути.

О будущей разлуке я думал с тихим ужасом, так как не хотел расставаться с родным городом. Тем с большей увлеченностью предавался я радостям настоящего, и поскольку у нас в детстве не было такой перегруженности в школе, о которой так много кричат сейчас, у меня было достаточно времени, чтобы вместе со своими сверстниками облазить все окрестности, где нам были знакомы каждый куст и каждое дерево, каждый ручеек и каждый лужок.

Среди нас был один мальчик, сын вдовы торговца, который никогда не участвовал в наших озорных забавах. Имя его было Мартин Рёзелер, но мы все звали его Мартин-Умник или просто Умник. Прозвище это он получил потому, что, когда мы хотели отвлечь Мартина от его книг и тетрадей, он отговаривался обычно, заявляя, что у него нет времени для игр, что стремление к высшему познанию превыше всего.

Конечно, это звучало странно из уст двенадцати-тринадцатилетнего школьника. Поэтому мальчишки немилосердно дразнили его, называя зубрилкой и тихоней. Однако тот, кто присматривался к Мартину повнимательнее и видел, как загорались его глаза, когда он слышал какую-нибудь прекрасную поэтическую строку, или как сжимался его красиво очерченный рот, когда нужно было дать ответ на трудный вопрос, тому Мартин представлялся не хлюпиком-домоседом, а вдумчивым мечтателем, в котором со временем должна была проснуться неординарная одаренность.