— Славка, надо за пушками вернуться! — Голова на карачках стоял, золу сплевывал, но про дело не забывал.

— Ой, мамочки, как теперь отсюда слезем? — разнылась Иголка. Удивился я маленько, никогда моя девка прежде не скулила.

Площадка под нами тоже качалась, вокруг гроздьями висели птичьи гнезда, дверь на крышу кто-то давно оторвал. Дурень Сто шестой свое оружие потерял, подобрал убогий обрез папаши и стал по нам стрелять. Вояки вообще стреляют лучше любого нашего патрульного, говорят, у них прицел в башке спрятан, им и учиться не нужно. Но из корявого папашкиного обреза с трех шагов и в медведя не попасть. Зато Сто шестой попал в жопу брату Гарку.

— На крышу, быстрее, вылазим отсюда!

— Там выхода нет! — уперлась Иголка, но я ее уже выпихнул. И рыжего выпихнул. Обоих только слегка задело, гвоздями, огрызками стальными, всякой дрянью, из которой нео шрапнель мастерили. Мне будто штук шесть ос в спину воткнулись, ясное дело — больно. Потом Иголка из меня эту пакость крючьями выдирала.

Новейший Гарк ворочался под грудой железяк, заливал кровищей пол. Потом встал, обернулся и откусил Сто шестому руку. Красиво получилось, ага. Маленько промахнулся обезьян, хотел голову отхватить, но кио ведь шустрые. Ну чо, отпрыгнул Сто шестой взад и плюнул огнем. Ох, ешкин медь, славненько как плюнул! Обезьяну прямо в морду угодил, левую сторону аккуратно так прожарил. Больно, видать, давно я таких воплей не слыхал. Последние вороны и мыши, что еще под крышей хоронились, с криками наружу повылетали.

Сто шестой еще маленько посражался, но с одной левой не навоюешь. Красавец Гарк добил кио, задрал уцелевший глаз и полез к нам по стене. Он всаживал здоровые когти в щели, подтягивался и клацал зубьями. Правый глаз у него зажарился, морда в комок слиплась, стала видна вся челюсть сбоку, где зубья сходятся.

— Славка, почему он не сдохнет? Почему он не сдохнет? Он же весь дырявый!

— Слава, что ты там застрял? Мальчишки, тут можно спуститься, если сделать веревку!

Я стоял на узкой площадке и думал, чо делать-то. Новейший обезьян все лез и лез, а стена под ним становилась бурой от крови, но дырки в груди и на лапах маленько затянулись. Тем временем Тырр внизу помер и Сто второй под ним — тоже. Так и сдох, не вынув штыки из-под ребер обезьяна. А Поля смерти, что загораживало ход в соседний цех, отсюда сверху почти не было видно, такое уж у них хитрое свойство в темноте. Много наших так сгинули, ага, не знали раньше, что эта пакость может внутрь заводов заползать.

— Хомо, стоять! — заревел снизу Сто девятый.

— Славка, давай в него швырнем! — Голова стал совать мне с крыши куски засохшего дерьма.

Дурень Сто девятый лежа заряжал двустволку, ломал пополам о пол, но чо-то у него там заклинило. Я про Сто девятого совсем позабыл, но парень держался бодрячком. Мне даже маленько антиресно стало, до какого места можно у кио ноги откусить, чтобы он лялякать и стрелять продолжал. Ну чо, Сто девятый стрельнул в зад новейшему обезьяну. Тот задрыгался, но не упал.

— Голова, когда он вылезет, я его отманю. А ты бери Иголку и лезьте вниз.

— Слава, я тебя не брошу!

Пока Иголку рвало, Голова все, что на крыше нашел тяжелого, стал ко мне таскать. Что-то увлекся шибко, будто на зиму запас делал. Дык рыжий завсегда такой, с детства запасы делает. Кидаться обломками в нео — дело, конечно, антиресное, но сра-тегическим мышлением тут и не пахнет.

Я выскочил наружу. Крыша оказалась плоская, вся в птичьем дерьме, под ногами прогибалась. Никогда я не смотрел на Пепел сверху, даже увлекся, что ли. Мусорный комбинат окружал нас со всех сторон, запутанный, дымный, грязный. Дальше в тумане торчали вышки подстанции, еще дальше — упавшая опора и зеленая Пасека, лес без конца. С другой стороны, среди серых гор пепла, мелькала Река. Там, на берегу, кто-то шевелился, бегали мелкие фигурки. Отсюда далеко, не разобрать. А за Рекой — дома, дома, разбитые и целые, высотки и плоские, и так до горизонта. Агромадный все же город — Москва. Ну чо, жаль мне себя маленько стало, неужто так и помру глупо, до Кремля не добравшись?

Новейший Гарк высунул в дверь лапу и косматую башку. Череп у него успел обрасти волосом, на целой половине морды тоже волосья торчали во все стороны, и вообще — башка росла прямо из плеч.

— Ры! — заревел обезьян и выплюнул штык с пружиной — то, что осталось от руки Сто шестого. — Хомммо, рыры…

Ясное дело, с половиной рта много не наговоришь. Нео просунулся весь, порвал плечами железный косяк, только болты во все стороны полетели.

— Ой, мамочки, — всхлипнула Иголка.

— Иголка, где пчелы? — вспомнил рыжий.

— Ой, сейчас я, сейчас! — Она стала возиться, рвать ногтями узелок.

Нео встал на дробленый гудрон, захрустел спиной, разогнулся. Он был выше меня на метр. Выдернул откуда-то стальной угол, гад такой, разогнул и пошел на меня. Я подобрал кусок двери, что валялся среди помета, стал отступать к краю, чтобы Голова с Иголкой смогли вернуться внутрь.

— Голова, там внутри труба висит, по ней слазьте!

Гарк лениво махнул своим оружием. Я откинулся назад, ржавая коряга просвистела возле живота. Пропустил я удар мимо и сразу за угол схватился, хотел на излете из лапы у него вырвать. Дык чо, если бы получилось — хоть какая надежда его утомить!

Но ни хрена не вышло. Гарк дернул железяку, едва мне пальцы не оторвал. И сразу врезал сверху, точно дрова рубил. Хорошо, мне ума хватило эту дырявую дверь чердачную щитом не подставлять. Меня вместе с ней в гудрон по маковку бы так и забили! Кинул ее в обезьянью рожу, сам скакнул влево, перекувырнулся. А нео позади меня дверь железную надвое порвал.

Я оглянулся. До края крыши оставалось метров десять. Отступать почти некуда, новый Гарк растопырил когтистые лапищи. Иголка кричала что-то из чердачного окна и держала рыжего, тот пытался напасть на нео сзади с палкой.