— Убираю мед, — решительно заявил Нипташ. — У меня давно появились сомнения. Теперь точно знаю — я ошибался. Мед с яйцами — это не сочетается.

Коулмен сделал в книжечке пометку.

— Ну и? — спросил он выжидающе.

— Сверху — расплавленный шоколад, — объявил Нипташ. — Большой кусок расплавленного шоколада — шлепаешь его сверху, а дальше он растекается, заливает все блины.

— М-м-м-м-м, — проурчал Коулмен.

— Только и разговоров что про еду, — фыркнул капрал Клайнханс. — Целыми днями, изо дня в день — еда, еда, еда! Вставайте. Работать надо. Черт бы вас драл с вашими книжечками. Между прочим, это мародерство. Вполне могу вас за это расстрелять. — Он прикрыл глаза и вздохнул. — Еда, — произнес он негромко. — Ну что толку обсуждать ее, писать о ней? Говорите о девчонках. О музыке. О выпивке, в конце концов. — Он протянул руки вверх, взывая к Всевышнему. — Что это за солдаты такие — целыми днями рецепты строчат?

— Можно подумать, что ты не голодный, — возразил Нипташ. — Чем тебе еда не угодила?

— Кормежки мне хватает, — отмахнулся от него Клайнханс.

— Шесть кусков хлеба и три тарелки супа в день — это «хватает»? — спросил Коулмен.

— Вполне, — подтвердил Клайнханс. — Я себя лучше чувствую. До войны у меня был лишний вес. А сейчас посмотри — я как мальчик. До войны от лишнего веса страдали все, потому что люди жили для того, чтобы есть, а надо есть для того, чтобы жить. — Он еле заметно улыбнулся. — Такой здоровой, как сейчас, Германия не была никогда.

— Что ж, тебе совсем есть не хочется? — не отступал Нипташ.

— В моей жизни, кроме еды, есть кое-что еще, — заметил Клайнханс. — Все, вставайте.

Без особого энтузиазма Нипташ и Коулмен поднялись.

— У тебя, папаша, из дула кусок штукатурки или чего-то еще торчит, — сказал Коулмен.

И они побрели на заваленную обломками улицу, а Клайнханс перевернул свое ружье и начал спичкой выковыривать из дула штукатурку, что-то бормоча про дурацкие записные книжки.

Из миллиона камней Доннини выбрал один поменьше, поднес его к тротуару и положил к ногам Клайнханса. Постоял, положив руки на бедра.

— Жарко, — заметил он.

— Для работы то, что надо. — Клайнханс присел на тротуар. — Ты до войны кем был, поваром? — спросил он после длинной паузы.

— У отца в Нью-Йорке итальянский ресторан — я помогал ему.

— У меня тоже было местечко в Бреслау. — Клайнханс вздохнул. — Давным-давно. Это же надо, сколько времени и сил немцы тратили на то, чтобы набивать брюхо дорогой жратвой. Ну не дурость ли?

Клайнханс посмотрел мимо Доннини, и взгляд его застыл. Он погрозил пальцем Коулмену и Нипташу, которые стояли посреди улицы, в одной руке у каждого был камень размером с бейсбольный мяч, в другой — книжечка.

— По-моему, надо добавить сметану, — говорил Коулмен.

— Уберите ваши книжки! — велел Клайнханс. — У тебя что, девушки нет? Уж лучше о девушке поговорите.

— Есть девушка, почему же ей не быть, — проворчал Коулмен. — Мэри зовут.

— И больше о ней нечего сказать? — спросил Клайнханс.

Коулмен озадаченно посмотрел на него:

— Фамилия Фиске — Мэри Фиске.

— Хорошенькая она, эта твоя Мэри Фиске? Чем занимается?

Коулмен задумчиво прищурился:

— Однажды я ждал, когда она спустится, а ее матушка как раз готовила лимонный пирог безе. Она взяла сахар, немного кукурузного крахмала, щепотку соли, залила двумя чашками воды…

— Давай лучше о музыке. Музыку любишь? — спросил Клайнханс.

— Ну а дальше что она сделала? — заинтересовался Нипташ. Он положил камень на землю и начал записывать в книжечку. — Небось яиц добавила?

— Ребята, ну хватит, — взмолился Клайнханс.

— Как же без яиц, — подтвердил Коулмен. — А потом и масло. Масло и яйца, да побольше.

Через четыре дня Нипташ нашел в подвале цветные карандаши — именно в тот день Клайнханс обратился с просьбой о том, чтобы его освободили от «провинившихся» и дали другое задание, но ему отказали.

Они, как обычно, вышли в город, и Клайнханс был в жутком настроении — он придирался к своим подопечным за то, что идут не в ногу и держат руки в карманах.

— Давайте, тетки, поговорите мне еще о еде, — подначивал он их. — Слава Богу, я этого больше не услышу. — С торжественным видом Клайнханс засунул руку в подсумок, достал оттуда два кусочка ваты и воткнул себе в уши. — Теперь могу думать о своем. Ха!

В полдень Нипташ пробрался в погреб разбомбленного дома, надеясь найти там банки с консервированными фруктами и овощами, какие хранились в уютном погребке у него дома. На поверхность он выбрался грязный и недовольный, грызя, за неимением лучшего, зеленый карандаш.