"Кто бы это мог быть?" — подумал я, но мысль моя не успела еще дать себе ответа на заданный вопрос, как вдруг снизу раздался дикий, нечеловеческий крик, показавшийся мне криком Юсупова:

— Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив! он убегает!

...Медлить было нельзя ни одно мгновение, и я, не растерявшись, выхватил из кармана мой "соваж", поставил его на "огонь" и бегом спустился по лестнице.

То, что я увидел внизу, могло бы показаться сном, если бы не было ужасной для нас действительностью: Григорий Распутин, которого я полчаса тому назад созерцал при последнем издыхании, лежащим на каменном полу столовой, переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль железной решетки, выходившей на улицу...

Первое мгновение я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в ночной тишине на бегу "Феликс, Феликс, все скажу царице..." убедил меня, что это он, что это Григорий Распутин, что он может уйти, благодаря своей феноменальной живучести, что еще несколько мгновений, и он очутится за вторыми железными воротами...

Я бросился за ним вдогонку и выстрелил.

В ночной тиши чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе — промах!

Распутин наддал ходу; я выстрелил вторично на бегу — и... опять промахнулся.

Не могу передать того чувства бешенства, которое я испытал против самого себя в эту минуту.

Стрелок более чем приличный, практиковавшийся в тире на Семеновском плацу беспрестанно и попадавший в небольшие мишени, я оказался сегодня неспособным уложить человека в 20 шагах.

Мгновения шли... Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательнее прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногой в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами».

К рассказу Пуришкевича следует добавить рассказ Феликса Юсупова о том, что произошло, когда он после ухода части заговорщиков вторично спустился в столовую: «...Я застал Распутина на том же месте, я взял его руку, чтобы прощупать пульс, — мне показалось, что пульса не было, тогда я приложил ладонь к сердцу — оно не билось; но вдруг, можете себе представить мой ужас, Распутин медленно открывает во всю ширь один свой сатанинский глаз, вслед за сим другой, впивается в меня взглядом непередаваемого напряжения и ненависти и со словами: "Феликс! Феликс! Феликс!" вскакивает сразу, с целью меня схватить. Я отскочил с поспешностью, с какой только мог, а что дальше было, не помню».

Когда Пуришкевич добил Распутина, заговорщики сбросили его тело с моста в прорубь на Малой Невке. Вскрытие тела показало, что царский фаворит был жив, когда его спустили в реку! Мало того: дважды смертельно раненный в грудь и шею, с двумя проломами в черепе, он и под водой какое-то время боролся за свою жизнь и успел освободить от веревок правую руку, сжатую в кулак.

Убийство Распутина потрясло царскую чету. Николай и Александра Федоровна хорошо помнили предсказание Григория о том, что если его убьют, то вскоре падет и династия Романовых. У императрицы была истерика, она требовала строго наказать виновных, но царь ограничился их высылкой из Петербурга. Пуришкевич сам на другой день после убийства уехал с санитарным поездом на фронт. Великого князя Дмитрия отправили в Персию, под присмотр генерала Баратова, командовавшего русскими войсками в этой стране. Юсупова же сослали и родительское имение Ракитное в Курской области, где он благополучно и пробыл до Февральской революции.

Потом он вернулся в Петербург, некоторое время курсировал между столицей и Крымом, где у него была дача, пока к власти не пришли большевики. Тогда Юсупов окончательно уехал в Крым, а оттуда вместе с оставшимися в живых членами династии Романовых бежал за границу. Благодаря тому, что значительная часть семейного состояния хранилась в банках Швейцарии и Франции, остаток жизни Феликс и Ирина прожили в достатке. Умер Юсупов 27 октября 1967 года. О своем участии в убийстве Распутина он оставил подробные воспоминания. Там нет и намека на сожаление о случившемся.

«Перед важностью последовавших событий, — пишет Юсупов, — мне приходилось спрашивать себя, не была ли смерть Распутина, как многие считали, начальной причиной цепи бед, которым подверглась наша несчастная страна. Вспоминая эти трагические дни, я спрашивал себя (и спрашиваю по сей день), как я мог замыслить и исполнить дело, столь противное моей натуре, моему характеру, моим принципам. Я действовал как во сне и после этой кошмарной ночи, вернувшись, заснул как ребенок. Никогда не мучила меня совесть, никогда мысль о Распутине не смущала мой сон. Каждый раз, когда меня спрашивали об этих событиях, я говорил о них как о том, в чем не был вовсе замешан».

Как ни странно, убийством Распутина в равной степени были довольны как монархисты, так и революционеры. Желая сделать доброе для Российской империи дело, Юсупов и Пуришкевич лишь ускорили ее гибель. Ведь Распутин незадолго до смерти стал внушать Николаю II мысль о необходимости заключения мира с Германией. И если бы Россия вышла из мировой войны в 1916 году, наиболее вероятно, что страна развивалась бы эволюционным, а не революционным путем.

СИЛЬНЕЕ ЖАЛОСТИ