– Правильно, ваше сиятельство! – искренне поддержал Румянцев. – Давно пора сбросить эти кандалы, стремительность – вот залог успеха.

– Я рад, что вы меня понимаете, – кивнул Шувалов.

– Но как так? Нельзя. Офицеры будут недовольны, – возмутился князь Голицын. – Им неможно воевать без правильно устроенной жизни!

– Господа, я уже сказал: мои приказы не обсуждаются, они исполняются неукоснительно. Вам напомнить, чем грозят артикулы воинские за неисполнение приказа начальника в битве? Всем вам будет вручена роспись штатов полка, извольте в течение трех дней привести свои полки в согласие с росписью. Лишнее долой! У меня, командующего армией, в личном обозе всего четыре повозки!

– Четыре?! – выпучил глаза Голицын. – Не может быть, ваше сиятельство! У меня их тридцать… – он даже замялся, вспоминая, – шесть. Кажется.

– Согласно росписи командир дивизии получает право иметь три повозки для своего скарба.

Голицын энергично замотал головой:

– Нет, это просто невозможно. Офицеры не согласятся. Они в отставку начнут подавать.

Шувалов холодно прищурился:

– Вам еще раз напомнить, что мы ведем войну и находимся на вражеской земле? Ни один рапорт конфирмован не будет, подавший его будет взят за караул яко трус и дезертир и передан аудитору. У меня нет времени возиться с церемониями военных судов, разбирательство будет коротким. Дезертиров и мародеров у меня вешают. Невзирая на чины. Господа, римляне правильно сказали: закон суров, но он закон. Именно это позволило им стать властелинами мира, и если мы желаем России такого же величия, мы должны следовать путем римских цезарей, в большом и малом.

Но тут вмешался Лаудон:

– Ваше сиятельство, австрийская армия имеет собственные артикулы и регламенты, не согласующиеся с русским. Мы просто не имеем права исполнить мудрое распоряжение вашего сиятельства.

– Господин барон, – Шувалов отвесил австрийцу изысканный поклон, – у меня даже в мыслях нет посягать на регламенты вашей армии. Просто я сообщаю, что впредь для армии российской установлен дневной марш в сорок верст, и уже вам решать, как вы сумеете выдержать такой темп. Если же в силу обремененности обозом или иных причин ваш корпус не сумеет следовать за мной, русская армия впредь не станет рассчитывать на помощь союзника, равно и согласовывать с ним свои действия. Но вы имеете полное право оставить часть обоза позади, приказав ей следовать за собой под приличным конвоем.

– Однако ж Конференция требует действовать совместно с австрийскими и саксонскими союзниками, – осторожно напомнил Фермор.

– Рескриптом государыни императрицы мне вручена верховная власть над войсками российскими, действующими против неприятеля. Потому я готов принять во внимание распоряжения Конференции и никак им не противлюсь, но действовать буду сообразно сложившимся обстоятельствам. Не думаю, что из Петербурга видны наималейшие детали, кои я должен учитывать, готовя диспозицию. А от совместных действий я не отказываюсь.

Лаудон мрачно посмотрел на Шувалова, но более спорить не стал. Петр Иванович помолчал внушительно и продолжил:

– Сейчас мы, господа генералы, должны решить один вопрос наиважнейший касательно дальнейших действий наших. Венский Гофкригсрат и Петербургская Конференция предлагают нам повернуть на юг, дабы помочь австрийским союзникам в борьбе за Силезию. Но я полагаю такой маневр ненужным и опасным. Ненужным потому, что он никоим образом не приближает победу. Наша армия может хоть до второго пришествия маневрировать в пределах силезских, но королю Фридриху от того хуже николи не станет. Армия его базируется не на Силезию, и даже если мы весь край предадим огню и мечу, результата это не даст. Опасен же сей маневр потому, что мы еще более удаляемся от наших баз и магазейнов в Польше, в результате чего наши коммуникации опасно растягиваются и повисают в воздухе. Пруссаки могут их в любой момент перерезать, и тогда наша армия останется без провианта и боеприпаса. При наличии нескольких прусских армий на территории Бранденбурга почитаю такой маневр немыслимым.

– То есть вы отказываетесь исполнить приказ Конференции? – вкрадчиво полюбопытствовал Голицын.

– Ни в коем случае! Мы исполним приказ, как только для этого сложится благоприятная обстановка.

– А разрешите спросить, ваше сиятельство, какую обстановку вы почитаете благоприятной? – спросил Вильбоа.

– Когда мы устраним угрозу нашим коммуникациям.

Первым замысел командующего понял Румянцев и обрадовался:

– Значит, ваше сиятельство, вы полагаете необходимым дать пруссакам генеральное сражение?

– Именно! – отрубил Шувалов.

– Но это варварство, – возмутился Лаудон. – Высокое искусство полководца заключается в том, чтобы искусными маневрами вынудить противника отступить под угрозой неминуемого поражения, не вступая тем не менее ни в какие сражения. В лучшем случае перестрелки пикетов и действия партизанских отрядов.

– Одно не исключает другого. Наши партизанские отряды изрядно пощипали пруссаков, особенно отличились отряды подполковника Суворова и секунд-майора Валова, за что помянутые офицеры мною отмечены.

– Самый прямой путь на Берлин идет через Франкфурт и Кюстрин, – вставил Румянцев. – Наступая в этой дирекции, мы обязательно вынудим Фридриха идти нам навстречу. Не может он бросить арсеналы берлинские и казну на произвол судьбы.

– Я рад, граф Петр Александрович, что ты меня понимаешь, – кивнул Шувалов. – Итак, господа генералы, вы можете привести убедительные причины идти в Силезию, кроме пожеланий венского двора? Нет? Значит, приказываю: армии готовиться выступать в направлении Франкфурта, там мы дадим королю прусскому генеральную баталию, там я его разобью и решу исход войны. После этого Силезия сама упадет нам в руки, как перезрелое яблоко. – И Шувалов приятно улыбнулся Лаудону. – Однако, господа генералы, напоминаю: вам дается три дня для приведения ваших полков в согласие с выданной росписью штатов. После этого мною будет проведена генеральная инспекция, а далее армия выступает в поход. Фридрих удивлял противников стремительностью своих движений, теперь наш черед удивить пруссаков.