Она заметила, что муж старательно продолжает отводить глаза в сторону и поняла, что ей не удалось переубедить его. Пока не удалось… Михайлов неуютно сгорбясь, сказал прогорклым голосом:

– Нина, неужели ты думаешь я ничего не вижу? Да и не то страшно, что эти болваны решили диктовать мне условия… Если я их сейчас всех уволю – никто даже и не пикнет… А вот, если я попробую тронуть Бельцина! Тут пол страны взбеленится… Для нашего обывателя слово "демократия" стало важнее слова "государство"! Вот в чем трагедия…

Он посмотрел на жену, но взгляд у Нины Максимовны, направленный на него, оставался по-прежнему твердым и в голосе все также звучали сильные нотки:

– Не утрируй, Леша! – сказала Нина Максимовна убежденно. – Бельцин тоже не всеобщий любимчик! Тебе надо просто опираться на преданных людей. А такие люди есть! Вон, Юрий Алексеевич! Умница! Интеллигент! И другие, наверняка, найдутся… Ты только сначала со своими министрами разберись… А заговор? Что заговор? Раскрытый заговор только повысит твой рейтинг! Кстати, и ситуацию позволит тебе изменить! О государстве все сразу вспомнят и о демократии забудут! Хватит, мол, демократии, доигрались, – в стране порядок нужен! Понимаешь? Ты же выигрываешь, Леша!

И хотя лицо у Михайлова после слов супруги оставалось замкнутым, глаза его потихоньку начали оттаивать…

– Ну ладно… Не будем сейчас ничего решать окончательно, – сказал он успокоено. – Посмотрим, что там ещё Плешаков принесёт…

Шедший год был знаменателен ещё и тем, что ровно полвека тому назад трехмиллионная армия вермахта бронированным катком накатила на советские рубежи и, сминая на своем пути пограничные заставы и гарнизоны, на вооружении которых находились только старые мосинские трехлинейки и пулеметы Максим, неумолимо двинулась вглубь советской территории… В жарком мареве тех опаленных разрывами дней трагедия и геройство сплелись в едином, кровавом орнаменте и навечно застыли в памятниках и обелисках братских могил, словно кадр великой эпопеи…

Так было!

Прошло ровно пятьдесят лет и страна готовилась отметить общенациональный день памяти по миллионам своих погибших, но громадный мемориальный комплекс, который задумывался, как величественный символ мужеству и героизму тех лет – так и не был построен. На срытой и исковерканной Поклонной горе, как подбитая военная техника, стояли увязшие в грязи трактора и неприкаянно зиял пустыми бойницами окон незаконченный музей – у страны-победителя не хватало средств, чтобы завершить начатое строительство… И словно для того, чтобы ещё больше усилить сходство с теми далекими скорбными днями поминальная дата приближалась в атмосфере повсеместного карточного распределения, – Михайлов, скрепя сердце, согласился на карточную систему и теперь практически во всех регионах по карточкам распределялись сигареты и водка, масло и молоко. Даже Москва, привилегированная столица, не знавшая карточек со времен войны, и та привыкала отовариваться по талонам…

Михайлов, прекрасно понимая, что в политически раскрепощенной Москве приближающийся скорбный юбилей вполне может вылиться в акции протеста, решил перенести официальную церемонию в провинциальный тихий Волгоград. Для согласования графика поездки он вызвал к себе генерала Плешакова. С их последнего разговора прошло уже три дня, и Плешаков прекрасно понимал, что так или иначе их разговор обязательно коснется темы заговора… Поначалу он рассчитывал, что Михайлов сразу же предпримет против заговорщиков решительные действия. И вот тогда! Тогда дорога к заветному креслу Председателя КГБ ему будет открыта! Но прошло несколько дней, Михайлов ничего не предпринимал и Плешаков забеспокоился. Он никак не мог понять, что задумал Михайлов, но зато ему было совершенно ясно, что сам он оказался в очень и очень некрасивой ситуации, потому что цена его собственной жизни, узнай заговорщики о том, что он донес об их планах Михайлову, не стоила бы и ломаного гроша… Каким способом это произойдёт – не суть важно: внезапный инфаркт, несчастный случай или автомобильная катастрофа… Не важно! Плешаков слишком давно работал в КГБ и прекрасно знал на чем специализируется особо засекреченный отдел "В" его родного ведомства.

Обо всем этом думал генерал Плешаков, идя по скрипучим коридорам Кремля…

"И риск велик, но ведь и приз того стоит! – размышлял он, терзаемый мучительными сомнениями. – Пост Председателя КГБ – это ведь ого-го!… Пост серого кардинала, держащего тайные нити управления страной! Но с другой стороны – ведь и его жизнь поставлена на карту. Велика ставка… Но и соблазн велик! Кто не мечтал о роли всемогущего кукловода, управляющего миллионами человеческих судеб, пропускающего по своим глубоко законспирированным каналам бесчисленные суммы американских долларов, французских франков и немецких марок? Ещё неизвестно у кого реальной власти больше – у президента или у руководителя КГБ!"

Тут Плешаков с презрением вспомнил о нынешнем невзрачном руководителе их могущественного ведомства, и поправился:

"К Крюкову это не относится! Крюков – лишь досадное недоразумение, случайная фигура, оказавшаяся на этому посту… Но он-то не Крюков! Он-то знает, что делать! Теперь лишь надо подстегнуть Михайлова, заставить его действовать, и тогда вожделенная должность у него в кармане… А как ускорить события он знает! Только бы Михайлов вовремя бы принял правильное решение! Вовремя и правильное!"

Войдя в кремлевский кабинет Плешаков увидел сидящего за столом президента, красным фломастером чиркающего что-то в разложенных перед ним бумагах.

– Добрый день, Юрий Алексеевич! Садитесь! – произнес Михайлов, отвлекаясь от своего занятия и откладывая фломастер в сторону. – Давайте сразу к делу… Вашей службе, совместно со службой протокола необходимо выехать в Волгоград для организации мероприятий, проводимых там в связи с пятидесятой годовщиной начала войны… Вот здесь… – Михайлов протянул Плешакову через стол несколько листков, – проект поездки правительственной делегации. Возглавлять делегацию буду я… А вам надо в течение нескольких дней согласовать свои действия с моим помощником, товарищем Гаевым, который отвечает за организацию этой поездки…