Линон прекратил дрожать. Он оторвался от дерева и встал передо мной, опустив голову.

— Ну что ж, давай, — прошептал он. Голос у него был хриплый и надорванный. — Пусть на этот раз выиграет Фабий.

Я сунул руку в седельную сумку и принялся разматывать веревку.

— Нет! — вскричал Линон, отшатнувшись. — Живым ты меня к нему не отведешь! Тебе придется убить меня, Гансон. Ты ведь так и хотел, верно? В ту ночь, когда я предал женщин, ты сказал, что убьешь меня, когда представится возможность. Убей же меня! Разве Фабий не сказал тебе, что ты можешь принести мою голову?

Его глаза сверкали в сгущающейся тьме. Это не были глаза загнанного зверя, это были глаза человека. Охватившее меня упоение собственной властью внезапно схлынуло, и я понял, что не смогу его убить. Я принялся сворачивать веревку, завязывая петлю. Потом остановился.

— А откуда ты знаешь, что сказал мне Фабий? Что я могу принести твою голову в доказательство?

Покрытые шрамами плечи Линона, до того вызывающе расправленные, снова поникли. Он привалился к дереву.

— Но ведь таковы правила его игры.

— Но откуда ты знаешь, какие распоряжения он отдал мне? Ведь в прошлый раз ты был его кроликом...

— Нет.

– Но ты ведь говорил, в ту ночь, когда впервые объяснил мне про temptatio... Это ты предположил, что я был его кроликом. Это ты это сказал, Гансон, ты, а не я!

Линон покачал головой и вздохнул.

— Год назад, когда Фабий взял меня в плен, я был его орлом. Теперь ты понимаешь? Это мне были предоставлены все привилегии, это я ехал верхом, это меня кормили ужином в палатке и рассказывали о величии Рима. И когда пришло время, Фабий обещал мне свободу и отправил на охоту за кроликом — точно так же, как теперь отправил тебя.

Его голос превратился в шепот.

— У меня ушло много дней на то, чтобы пробраться к твоему народу: горными ущельями, прячась от римлян, питаясь травой и кореньями... Конь пал, и какое-то время мы с Карабалом питались его мясом. Карабал был кролик, тот человек, которого меня отправили ловить. А потом Карабал умер — он был слишком слаб и сломлен, чтобы выжить, — и чем это все закончилось? Надо было поступить так, как требовал Фабий! Надо было сделать то, что собираешься сделать ты! В конце концов все равно все закончится тем же.

Голова у меня горела. Мне трудно было соображать.

— Но ведь на этот раз ты и вправду сумел бежать...

Линон расхохотался, потом закашлялся — у него слишком сильно пересохло горло, чтобы смеяться.

— Ну и дурак же ты, Гансон! Неужто ты думаешь, будто я сбежал сам по себе, со связанными за спиной руками, окруженный римлянами? Это Фабий выгнал меня из своего шатра посреди ночи, подгоняя копьем! Кролик не сбегает, кролик спасается бегством! А зачем? Затем, чтобы тебя можно было отправить на охоту за мной! Кролик бежит, и на него выпускают орла! А когда ты вернешься в лагерь с моей головой на острие копья, ты получишь в награду свободу. По крайней мере, так он обещает. Почему бы и нет? Он ведь добился своего. Он сделал тебя одним из них. Ты докажешь, что все, во что верит Фабий, — действительно так и есть.

Головокружительное ощущение власти, которое я испытывал незадолго до того, теперь казалось далеким-далеким.

— Я не могу убить тебя, Линон...

Линон топнул ногой и вывернул руки вбок, так, чтобы я мог видеть веревки, которые стягивали ему запястья.

— Тогда развяжи мне руки, я все сделаю сам! Я перережу себе запястья кинжалом, а когда я буду мертв, ты отрубишь мне голову. Он не заметит разницы.

Я покачал головой.

— Нет. Я могу дать тебе бежать. Скажу ему, что не нашел тебя...

— Ну, тогда ты станешь таким же рабом, как все прочие, или же он выдумает для тебя какое-нибудь еще более ужасное наказание. В том, что касается жестокости, изобретательность Фабия не ведает границ. Поверь мне, уж я-то знаю!

Я вертел в руках веревку, глядя на завязанную мной петлю, на пустоту внутри нее...

— Мы могли бы бежать вместе...

— Не дури, Гансон. Он отыщет тебя снова, так же, как меня отыскал. Тебе так хочется стать его кроликом на следующем temptatio? Ты только представь, Гансон! Нет уж, прими то, что предлагает тебе Фабий. Убей меня! Или дай, я сам себя убью, если у тебя кишка тонка — если у нашего орла коготки слишком чистые, чтобы делать грязную работу для Фабия!

Сумерки сменились тьмой. Молодой месяц озарил ложбину мягким серебристым светом. За холмом виднелся багровый отсвет костров римского лагеря. Я посмотрел на этот дымный багровый свет, и на миг мне показалось, что время остановилось и мир вокруг исчез, оставив меня совершенно одного в этой темной долине. Даже Линон казался далеким-далеким, а конь у меня за спиной был как будто соткан из тумана.

Будущее предстало передо мной многогранным кристаллом, и каждая из граней была одной из возможностей выбора. Убить Линона; рассечь его путы и смотреть, как он убьет себя у меня на глазах; оставить его здесь, дать ему бежать, и вернуться к Фабию, сообщив о своей неудаче; бежать самому... Однако кристалл был непрозрачен, и я не видел, к чему приведет тот или иной выбор.