Другой особенностью рынка были американцы, на которых поневоле натыкался почти у каждого прилавка. Повсюду слышались их голоса:

— Скажите, сколько это стоит?

— Пять фунтов.

— Думаю, слишком дорого.

— Поверьте, леди, это еще очень дешево. За четыре возьмете?

Американка гордо следовала дальше, а продавец серебряной чайницы мгновенно переориентировался на соотечественников.

— Три фунта, — называл он цену в ответ на вопрос, заданный с английским выговором.

Потом было очень забавно изображать из себя кокни.

— Так почем?

— Фунт.

— Десять монет.

— Говорю тебе, фунт.

— Двенадцать и шесть…

— Нет. Фунт.

— Да ладно, чего ты уперся? Восемнадцать шиллингов, а?

— Договорились. Считай, даром отдаю.

Вот в таком духе и велась торговля. Большинство торговцев Каледонского рынка назначали первоначальную цену в зависимости от внешнего вида и выговора покупателя.

Мне часто хотелось узнать, откуда берется все это добро. Где можно увидеть еще более ошеломляющую кучу хлама? Должно быть, доставленные оттуда вещи заслуживали внимания, иначе коллекционеры не посещали бы рынок с таким постоянством. Но мне всегда было трудно в это поверить.

За каких-нибудь десять минут мне могли предложить полицейский шлем, охотничью флягу в кожаном футляре, стеклянный резервуар, заполненный огромными заморскими бабочками, шесть индийских миниатюр, серебряное ведерко для охлаждения шампанского, сломанную паровую ванну, мешок с бутафорскими драгоценностями, китайский заварочный чайник, пару жутких на вид роликовых коньков, громадную курительную трубку и фарфоровую ванну. Столь разнообразный ассортимент порой приводил в полное замешательство. Как сложилась судьба каждого из этих столь разнообразных, совершенно не связанных друг с другом предметов, выставленных на рынке и отделенных друг от друга несколькими ярдами? Насколько необычной или вполне заурядной оказалась жизнь каждого из них?

Философ, которому этот рынок, должно быть, казался еще более привлекательным, нежели коллекционеру, волей-неволей предавался мрачным размышлениям о печальной и унизительной трагедии умирания. Почему, например, свадебное платье с грязными пятнами апельсинового сока до сих пор не превратилось в пыль, ведь этим оно спасло бы себя от нахальных пальцев какого-нибудь торговца старой одеждой?

Посетители, которые прохаживались вдоль торговых рядов, напоминали скорее океанские волны, набегающие на берег после шторма, а странные, перемешанные в фантастическом беспорядке предметы более всего походили на выброшенный на берег топляк. Волнами, которые каждую пятницу выбрасывали эти обломки на берег, были волны Забвения, Увядания и Нищеты. За фантастической мешаниной бесполезных предметов виделись тысячи людей, лежащих на смертном одре, тысячи разрушенных домов, тысячи вещей, которые когда-то считались незаменимыми, а теперь превратились в груду хлама. Сюда приносили немыслимое количество совершенно невероятных вещей, хранившихся в темных чуланах.

Только безумец или отъявленный циник мог выставить на продажу вещи, настолько древние и бесполезные, что они не имели ни малейшего шанса найти своего покупателя. Кто мог извлечь хоть какую-то пользу из странного вида кусков железа, мертвых внутренностей давно исчезнувших механизмов, треснувших зубчатых колес и ржавых поршневых шатунов, разложенных так, чтобы привлечь внимание проходящих?

Я с изумлением замечал, что многие обходят торговые ряды, не проявляя интереса к чему-либо конкретному или же интересуясь всем, что выставлено на продажу. В одном месте такой посетитель подбирает старый башмак, в другом вожделенно разглядывает пару тапочек, вертит в руках выпотрошенные часы, поглаживает допотопную кухонную раковину. Эти люди всегда настроены оптимистически, но никогда не теряют бдительности. Такие покупатели бодро направляются в сторону малопривлекательных каркасов железных кроватей и вдруг с видом первооткрывателя отодвигают допотопный черный капор, за которым обнаруживается лишенный головы бронзовый торс Аполлона.

Ничто на этом рынке не приводило меня в больший восторг, чем старые туфли и башмаки. Тысячи пар жалкого вида обуви выставлены в длинных торговых рядах, каждая отражала индивидуальные особенности своего бывшего владельца. Например, часто встречалась обувь, разношенная в месте, где выступала «косточка» большого пальца. Некоторые башмаки выглядели так, словно прошли весь путь по печальной дороге упадка. Другие свидетельствовали, что их владелец жил не ведая забот. Некоторые, как, например, видавшие виды тапочки из атласа, говорили о том, что в жизни их владельца было много радости и веселья. Пара москитозащитных сапог явно принимала участие в рискованных колониальных авантюрах. Как и головные уборы, обувь является самым ярким отражением индивидуальности владельца. Не знаю почему, но именно конечности человека столь выпукло отражают особенности его характера. Однако перчатки, как ни странно, практически ничего не говорят о личности своего владельца. Другое дело обувь. Фраза «примерять обувь мертвецов» вселяет ужас. Мне всегда хотелось узнать, кто обладает настолько крепкими нервами, что может позволить себе купить чужие поношенные туфли или ботинки. Всякий раз, наблюдая за тем, как какая-нибудь пара обуви идет по рукам, точнее, по ногам, я испытывал чувство искреннего недоумения.

Впрочем, и сам я, бывало, совершал не менее предосудительные поступки. Думаю, мало кто способен повторить «подвиг», совершенный мною в юношеском возрасте. Тогда я стал владельцем мумии, которая (это была мумия ничем не примечательной жрицы богини Исиды) обошлась мне всего в десять шиллингов.

Так или иначе, прошло по меньшей мере двадцать лет, прежде чем я вновь ступил на мостовую Каледонского рынка. На сей раз меня интересовали колоритные личности, а не возможность задешево приобрести георгианскую солонку.

Об этом рынке знают во всем мире, но, как мне кажется, особенной популярностью он пользуется в Соединенных Штатах, так как американские туристы входят в число наиболее частых его посетителей. Несколько месяцев назад я был в Южной Африке и обедал вместе с несколькими англичанами, живущими в Капской провинции. Наша беседа носила ностальгический характер. Некоторые вспоминали, как выглядит Бонд-стрит летним утром, другие предавались воспоминаниям о Пиккадилли или Сити, вспоминали Темзу, парки и мосты. В условиях теплого климата кое-кто даже начал испытывать ностальгию по лондонской зиме. Рядом со мной за столом сидела театральная актриса, когда-то хорошо известная по ролям в музыкальных комедиях. К моему удовольствию, эта женщина упомянула о том, что, среди прочих лондонских достопримечательностей, иногда вспоминает и Каледонский рынок.