Сборник из рассказов братьев Александра и Льва Шаргородских написанные в разные времена. Министр любви, Божественный посланник, Буревестник с простатой, Вечера у камина, Вундеркинд из Севильи, Дай мне добраться до Хеврона, Дом с крышей в стиле рококо, Завтрак в Негреско, Зеленые скамейки, Изгнание, Исход Шапольского, Людовика и Василий,, Новый год в Эйлате, Почему плачет скрипка, Смех, Ромео и Джульета, Как вы попали в Швейцарию?
Министр любви
Самые беззаботные дни мои прошли в этой стране, в дикие времена…
Как неотъемлемой частью Калифорнии является апельсин, а Копенгагена — «Русалочка», так неотъемлемой частью Рижского взморья пятидесятых годов был Мишка Зовша.
Он стоял в конце улицы Турайдас, у её выхода к заливу, словно памятник, в синих нейлоновых плавках, с голубой тетрадью под мышкой.
Я говорю «в плавках», потому что всегда видел его летом — зимой он, вероятно, стоял в штанах.
Зовша был сутул, одно плечо выше другого, руки сложены на впалой груди.
— Привет славным питерцам, — приветствовал он меня и медленно раскрывал тетрадь.
— Пункт 234: — «Блондинку клей утром, брюнетку вечером».
Он загадочно улыбался. — Пункт 937: «Люби меньше, но дольше!»
Улыбка становилась еще загадочнее, тетрадь закрывалась…
Каждое лето, когда я приезжал из сырого Питера на Рижское взморье, Зовша встречал меня очередной сентенцией. Уже много лет он придумывал их и записывал в свою тетрадь — на пляже все его называли «министр любви». Когда возникал какой-либо сомнительный вопрос — все бежали к нему.
— Зовша, — кричал Зорик, — что делать? Элеонора не даёт!
— Сколько времени встречаетесь? — спокойно интересовался Зовша.
— Две недели.
— Цвет волос?
— Шатенка.
— Где конкретно не даёт?
— Да нигде, — нервничал Зорик, — ни дома, ни на пляже, ни в лесу.
— Случай классический, — Зовша открывал тетрадь. — «Пункт 766, — читал он. — Если шатенка после двух недель не даёт ни дома, ни на пляже, ни в лесу — пробовать в воде».
Тетрадь возвращалась под мышку.
— В 16 градусах? — ужасался Зорик.
— Температура не указана, — говорил Зовша.
Зорик тут же тянул Элеонору в воду.
— Ночью, — кричал через весь пляж Зовша, — ночью!..
По пляжу он ходил, как царь Соломон, оглядывающий свои владения.
Он бросал быстрые взгляды на женщин и тут же что-то заносил в тетрадь.
К нему подходил Люсик — лучшие мускулы пляжа.
— Зовша, — начинал он, — помнишь ту, с высокой жопой?
«Министр» не любил грубых слов.
— С высоким тазом? — поправлял он, — москвичка? Кандидат педагогических наук?
— Да, да!
— В чём проблема?
— Крутит «динамо».
Люсик был возмущён — ему? С такими бицепсами!
— В «Лидо» водил? — спрашивал Зовша.
— Три раза!
— Странно, — Зовша вздыхал. — москвичка, кандидат… — он начинал листать тетрадку. — А что заказывал?
— Салат из огурцов, хек под маринадом, бутылку «Фетяски».
— Ничего удивительного, — отвечал «министр», — нарушение пункта 875: «Москвичке — кандидату бери котлеты «по — киевски» и «Киндзмараули».
— При моей зарплате? — удивлялся Люсик.
— Тогда возьми счетовода из Тирасполя, — советовал Зовша, — пойдёт и хек.
И тут же из своей жалкой зарплаты отваливал на котлеты.
— Держи! И привет кандидату!..
«Лидо» в те годы был самым шикарным рестораном. Там сиживал и певец Вертинский, и закройщик Баренбойм, дирижер Кондрашин и врач Цукельперчик, чтоб попасть туда надо было записываться за месяц, каждый день отмечаться, и только потом пить коньяк «Греми» и лакомиться белугой.
Все знали, что таких ресторанов всего два — один в «Дзинтари», другой — на Елисейских Полях. Никогда раньше я этого ресторана на Полях не видел, а годы спустя шикарный «Лидо» показался мне сельским сараем. Но в то далекое время я попадал в «Лидо» только благодаря моему дяде, красавцу, герою Сталинграда, чья шевелюра
развевалась на рижских брегах.
Дядька в развалку подходил к метрдотелю, широко лобызал его, затем произносил загадочную фразу: «Этот со мной», кивая в мою сторону, и нас безропотно пропускали. Однажды дядьку обозвали жидом.
Он дрался отчаянно — в подонков летели бутылки нераскупоренного шампанского и остатки молочного поросёнка. Затем обессиленный дядька заявил, что больше его ноги в этом хлеву не будет.
Дня через три он снова пил там «Греми»…
Несмотря на то, что всё своё свободное время «министр» проводил на пляже, он был отчаянно бел, вял и печален.
«Красивые женщины любят печальных» — значилось в пункте 427.
Каждый год у него имел название — «год грудей», «год бёдер», «год длинных ног».