Через минут десять тот же самый вопрос снова встал передо мной. Я получил больше предложений, чем на любом другом вечере на Центре, и уверен, что главной причиной этой рыночной толкотни была шпага. Честно говоря, предложения мне делались на каждой вечеринке и на каждом балу — ведь я был консорт Ее Мудрости. Даже если бы я был орангутангом, предложения поступали бы все равно.

Некоторые «шерстистые» мало чем отличались от орангутангов, однако принимались в обществе. Я мог бы и пахнуть, как обезьяна, и вести себя хуже. Истина была в том, что многих дам волновал вопрос о том, что же такое заполучила Императрица в свою постель, а также тот факт, что я был дикарь, в лучшем случае варвар. Все это дразнило их любопытство. Никаких табу на выяснение этого вопроса, естественно, не существовало, так что многие пытались.

Но у нас все еще продолжался медовый месяц. Кроме того, если бы я принял все эти предложения, у меня не осталось бы ни минуты для жизни с поднятыми занавесками на окнах. Выслушивать предложения было, в общем, приятно, особенно когда я примирился с тем, что они звучали почти как «Вам с содовой? Или имбирного пива?». Моральный уровень мужчины повышается, когда ему предлагают.

Ночью, раздеваясь, я спросил:

— Ну как, хорошо повеселилась, лапочка?

Стар зевнула и засмеялась:

— Безусловно. Но и ты тоже, мой доблестный старый скаут. Почему ты не отвел эту кошечку домой?

— Какую кошечку?

— Отлично знаешь какую! Ту самую, которую ты обучал фехтованию!

— Мяу-у!

— Нет, нет, милый. Ты просто должен послать за ней. Я слышала, как она делала тебе предложение, и знаю, что существует строгая корреляция между хорошей кухней и хорошей...

— Женщина, а не слишком ли много ты болтаешь?

Она перешла с английского на невианский:

— Больше с моих истомившихся по любви губ не сорвется ни единого звука, который был бы не желанен тебе.

— Моя возлюбленная женушка... Стихийный дух Поющих Вод...

Невианский язык куда больше годится для определенных ситуаций, чем тот жаргон, который они употребляют на Центре.

Центр — приятнейшее местечко, и консорт Ее Мудрости тут может кататься словно сыр в масле. Как-то после нашего первого визита в рыбачью хижину Стар я намекнул, что было бы очень славно как-нибудь снова съездить половить форель в том чудесном ручье у Врат, через которые мы прибыли в Невию. Как жаль, что он не на Центре!

— Хочешь, он будет здесь?

— Стар, ты что — можешь его перенести? Я знаю, что некоторые Врата открыты для коммерческих нужд и через них идут грузы, но если это даже так...

— Нет, нет. Речь идет о другом, но тоже интересном Дайка подумать. Нужен день, чтобы снять стереокопии, произвести замеры, взять пробы воздуха, состава воды и т. д. А пока... За этой стеной ничего ценного нет — так, электростанция и все такое... Скажем, тут будет дверь, а там — то место, где мы жарили рыбу — в сотне ярдов отсюда. Все будет готово за неделю, иначе придется сменить архитектора. Годится?

— Стар, это же невозможно!

— Почему, родной?

— Разрушить целый дом для того, чтобы дать мне ручей с форелью? Фантастика!

— Да нет же, уверяю тебя.

— Нет, фантастика! И тем не менее, солнышко, я предлагал тебе не ручей сюда перенести, а самим отправиться туда. На каникулы.

— Ах, как я хотела бы уехать на каникулы! — вздохнула она

— У тебя сегодня был сеанс импринтинга? Голос звучит иначе.

— Я так устала от этого, Оскар!

— Стар, ты проводишь сеансы слишком часто. Ты истощаешь себя.

— Возможно. Но в этом деле только я могу быть судьей, как ты знаешь.

— Как я не знаю! Ты, возможно, и можешь судить о ходе этого проклятого процесса, и ты действительно тут судья, я это понимаю, но я твой муж и должен быть судьей состояния твоего здоровья, и я обязан прекратить такую растрату сил.

— Любимый мой!

И таких инцидентов было немало.

Я не ревновал ее. Этот призрак моего дикарского прошлого был похоронен еще на Невии и меня больше не посещал.

Да и Центр — не то место, где этот призрак может разгуляться. Здесь столько же брачных обычаев, сколько культур,— тысячи. Они нейтрализуют друг друга. Некоторые гуманоиды моногамны по инстинкту, ну как лебеди, что ли. И это трудно считать «добродетелью». Как смелость есть преодоление страха, так добродетель есть правильное поведение перед лицом искушения. Если нет соблазна, нет и добродетели.

Но с этими несгибаемыми моногамщиками никаких неприятностей не бывает. Если кто-нибудь, по неграмотности, сделал бы гнусное предложение одной из этих достойных дам, он не рисковал ни получить пощечину, ни тем более удар кинжалом. Она просто отвергла бы его и продолжала болтать о погоде. И если бы ее муж подслушал разговор между ними, беды бы тоже не случилось. Ревность не может существовать у расы автоматически моногамной. Я, впрочем, сам этого не проверял. Мне — по виду и запаху — они казались похожими на черствую корку хлеба. Где нет соблазна — нет и добродетели.