А нам остались одни мыши. Мы и их подкармливали, сострадая любовью ко всякой твари. Они появлялись около отопления. Сверху него была сетка, сквозь которую мы засовывали хлеб, и мыши очень хорошо понимали, что это предназначалось для них.

А еще произошло следующее. Негодяй копчик с голоду бросился на воробья. Последний, видя неминуемую гибель, влетел в нашу камеру и сел на отопление, отчаянно чирикая. Копчик стремительно подлетел к окну и сел на подоконник. Но дальше влететь не посмел" [446] .

А в "академическую" камеру однажды, уже в конце лета, влетела бабочка — махаон. Она то замирала, то опять, трепеща крылами во всей их траурной красе, тщилась одолеть преграду тусклого стекла. Андреев не мог равнодушно смотреть на отчаянье живой твари. Бабочка — символ души, рвущейся на свободу. И он полез на окно, чтобы вернуть ей свободу. К окну подходить разрешалось только для того, чтобы открыть или закрыть форточку. Высовываться в нее, взбираться на подоконник строго воспрещалось. Неусыпные надзиратели следили через "волчье око", что происходит в камере, по коридору ходили они бесшумно, надевая на казенные ботинки мягкие тапочки. Любое нарушение правил режима, любая придирка — не так лежит подушка — могли кончится наказанием. Спасителя бабочки застукали. Результат — трое суток карцера.

Спуск в карцер — так называли это заключенные — жестокое испытание, тюрьма в тюрьме. Кормят через день, окна не видно, лампа под потолком еле мерцает, сесть негде, спать почти невозможно, холод, теплой одежды не положено. Главное — нельзя курить. Это Андреева мучило больше всего. В его описаниях спуска в слои возмездия, сквозь мистические видения сквозят изнурительные карцерные дни и ночи с потерей чувства времени и реальности:

И подъем из карцера — освобождение и возвращение в камеру, казался подъемом почти "к России Ангелов". Однокамерники сочувствовали и соболезновали, но происшествие с поэтом не могло не стать для них событием литературным. Пока поэт сидел в карцере, Парин и Раков сочинили посвященный событию цикл с пародийными эпиграфами, комментариями и насмешливыми отсылками к мировой классике. Солнечный день 5 сентября 1951 года способствовал шутливым вдохновениям. Сущность происшествия описал Парин в басне "Бабочка и поэт" [447] :

Л. Л. Раков. Фотографии из следственного дела. 1949

Раков завершил цикл после выхода Андреева из карцера иронически назидательным резюме:

В этой атмосфере "академической" камеры и написана остроумнейшая книга "Новейший Плутарх" тремя соавторами. Инициатор создания "Иллюстрированного биографического словаря воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен от А до Я" Раков стал самым азартным автором, главным редактором, иллюстратором. На свободе занятый преподаванием, учеными и административными заботами на директорских должностях, он в заключении писал много. Начал сочинять цикл рассказов "В капле воды", писал литературоведческие эссе — "Судьба Онегина" и "Письма о Гоголе", стихи, чаще иронические. Любивший и превосходно знавший русскую поэзию, поэтом себя Раков не считал, утверждая, что лишен "поэтического мышления".

Сочинением "Новейшего Плутарха" Лев Раков увлек сокамерников не случайно. Когда-то Михаил Кузмин задумал и начал романом "Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро" серию жизнеописаний — "Новый Плутарх". Кузмин был влюблен в студента Ракова, посвятил ему книгу стихов "Новый Гуль". И Раков, всю жизнь высоко чтивший поэта, прекрасно знал о кузминском замысле. Но сокамерников он подвиг на книгу шутливую, пародийную. Возможно, толчком к осуществлению проекта "Новейшего Плутарха" и послужил цикл о "жертве Махаона".

Даниил Андреев с детства любил сочинять в шутливом роде, умел смеяться. А биографический жанр испробовал еще во времена написания книжки об ученых — изобретателях. Сочинение новелл для "Новейшего Плутарха" стало и для него увлекательной забавой, хотя и здесь он верен заветным темам и мыслям.

"Основатель издания, главный редактор и иллюстратор" торопил и воодушевлял соавторов, используя тюремные лиловые чернила и "сок хлебной корки", рисовал иллюстрации и сам написал большинство биографий. В герое одной из них, предваряемой легко узнаваемым портретом, в Цхонге Иоанне Менелике Конфуции изображен Даниил Андреев. Цхонг — мыслитель, педагог и общественный деятель республики Карджакапты исповедует и воплощает в жизнь взгляды и идеалы автора "Розы Мира" — предмет многих споров и обсуждений ученых соавторов. Характеристики деятеля в новелле и шутливы, и серьезны. "Фундамент философских взглядов Ц., — характеризует мыслителя Цхонга биограф, — образовывало убеждение о всеобщем родстве возвышенных и бескорыстных устремлений человеческой души к совершенству. Далекий от узких рамок догмы, он в каждой религии чувствовал постижение единого Бога, в каждом искусстве видел поиски единого, по существу, идеала, в каждой философской системе — служение единой истине…" Ц. — продолжает Раков — последовательно отрицал "концепции, связанные с "угашением духовного начала", т. е. основанные на рационализме и материализме". И еще, Ц., как и Проповедник в "Железной мистерии", не только похож на "идеального руководителя государства, мечтавшегося некогда Платону", но и, следуя своим идеалам, запрещает "занятие охотой и потребление мясной пищи", а главное, утверждает целительную необходимость "босикомохождения". Довольно близко изложены в новелле и педагогические взгляды Андреева.