Шрифт:
В следующем месяце, в апреле, Даниил опять пишет отцу:
«Здравствуй Отец, как живешь? К нам приехал Игорь Велигорский и Тетя Вера. За ними приехал Арсений. Я ужасно жду лета. Я знаю почти всех допотопных животных. Ты ли написал рассказ „Кусака“? Я надеюсь поехать к Тебе летом погостить. Благодарю Тебя за письмо. Хорошо ли Вадим катается на велосипеде. Я пишу два рассказа. Один называется „Путешествие насекомых“, а другой „Жизнь допотопных животных“.
20 апреля такой ветер, что нельзя гулять. Слава Богу, что ветер южный. У нас сегодня сбор на ромашку. Саша и Немчинов продают ее. Мы с Муравьевыми были в зоологическом саду. Мне больше всех зверей понравились Кенгуру, Зебра и Леопард. Ирину Олину козерог боднул в палец. И у ней опухоль и очень болит. Поцелуй от меня Тебе и другим. Даня».
Приезд из Нижнего Новгорода, где и Даниил уже гостил, двоюродных братьев, Игоря Велигорского с матерью и Арсения Митрофанова, было событием, о котором следовало сообщить, но не из ряда вон — к Добровым все время кто-нибудь да приезжал. Братья были куда старше, и на пожарную лестницу его не тащили. У Даниила другие интересы, другая жизнь. На Пасху он пишет поздравления «солдатикам». «А у нас в городе совсем не чувствуется война. Только в госпиталях и лазаретах лежат раненные», — простодушно сообщает он в одном из своих посланий на фронт. Тетрадные листки с их черновиками сохранились:
«Милый солдатик. Поздравляю тебя с Пасхой. Скоро кончится война и мы все будем в городе и будем с тяжелыми душами вспоминать о прошлом, что было в 14 году. Даня».
«Хороший солдатик. Христос воскресе. Как хорошо будет, если бы война кончилась и мы победили. Верим в вас и в победу. Идите храбро на врага, и война скоро окончится. Даня».
«Золотой солдатик. Как ужасно видеть все ужасы, которые творятся на войне. Я во веки не забуду эту ужасную войну. Будьте спокойны. Я предчувствую, что мы победим. Поздравляю тебя с праздником. Даня».
«Хороший солдатик. Да!!! было бы хорошо, если бы мы победили. Так надоела эта война, что прямо, кажется, умрешь. Небось на войне нехорошо? Даня Андреев».
О том, что на войне нехорошо, о госпиталях, переполненных ранеными, он знал из домашних разговоров — дядя во время войны, кроме 1–й Градской, работал еще и в госпитале.
Другое заметное событие, о котором он пишет отцу — «сбор на ромашку». «День белой ромашки» — сбор пожертвований на борьбу с туберкулезом — проводился в предреволюционные годы каждую весну, в конце апреля. В этот апрель сборщиками «на ромашку» вместе с другими гимназистами были и Саша Добров со своим приятелем Андреем Немчиновым.
Даниила интересует Вадим с его исполнившейся мечтой, о которой он не раз говорил, — о том «энфильдовском велосипеде», который обещал подарить отец и, конечно, подарил.
Прочитанный рассказ отца о брошенной на даче собаке, о ее тоскливом одиночестве среди всечеловеческого равнодушия Даниила так тронул, что он спрашивает в письме: «Ты ли написал рассказ „Кусака?“» Он хочет подтверждения от него самого. Но если отец пишет рассказы, то почему бы не писать и ему? А кроме рассказов, этой же весной, в «ужасном» ожидании лета, написал «самое первое стихотворение» — «Сад»:
Где цветет кустами жасмин, Где порхают стрекозы гурьбою, Где сады хризантем, георгин Расстилаются цепью немою, Там теперь уже лето другое: Там построен огромный дом; Не цветет уже больше левкое: Там огромнейший город кругом.Стихотворение он посвятил «Дроготусе — Олечке». Олечка — жившая в их доме его воспитательница, Ольга Яковлевна Энгельгардт. Когда началась война, она забрала к себе из Риги дочь — Ирину. Ирину в перенаселенном доме Добровых тогда разместить было негде, и ее на время поселили у Муравьевых. Потом она стала жить у Добровых, в комнате с Даниилом. Олина Ирина, которую боднул «козерог», тут же получила прозвище — Ирина Кляйне (маленькая). В отличие от Ирины Муравьевой, младшей, но на голову выше и крупнее. С ними, с двумя Иринами и Таней, он и побывал апрельским днем в зоопарке.
Ольга Яковлевна, или Оля, как все в доме ее звали, сопровождала Даниила все детство. Ее скромный призрак появляется с докучными ребенку заботами и в его взрослых стихах: «А мне — тарелка киселя / И возглас фройлен: „Шляфен, шляфен!“
Фройлен у Добровых появилась еще при жизни бабушки. Полунемка, полулатышка, она учила его языку, стараясь почаще говорить с ним по — немецки. Он проказничал, не слушался, а когда та обиженно грозилась уехать от него, что происходило чуть не каждый вечер, кричал: „Олечка, ферцай!“ „Дроготуся“ Олечка всякий раз прощала.
Кроме фройлен, у Даниила была няня, совсем молоденькая. Звали ее Дуней. Это Дуня в Вамельсуу вытащила его из проруби. Но Дуня, видимо, была не первой няней Даниила. Ее предшественница мелькнула в стихах:
Приувязав мое младенчество К церквам, трезвонившим навзрыд, Тогда был Кремль, ковчег отечества, Для всех знаком и всем открыт. Но степенились ножки прыткие, Когда, забыв и плач и смех, Вступал в ворота Боровицкие Я с няней, седенькой, как снег! Мы шли с игрушками и с тачкою, И там я чинно, не шаля, Копал песок, ладоши пачкая Землею отчего Кремля.