— До чего же хочется врубить сирену и приструнить наглеца! — рассердилась Чаморро.

— Все равно нам его не догнать, если он сам того не пожелает, — скептически заметил я. — И потом, у нас нет ни показаний радара, ни его фотографии. Имей в виду: у владельца «Мерседеса» всегда найдется хороший адвокат — подаст жалобу и в три счета выиграет дело.

— Ну и пусть. Зато мы испортим ему утро.

— Расслабься — за нас постарается его простата.

— Какой же ты, однако, размазня! — Она повернулась ко мне и прибавила: — Иногда!

— Чаморро! — Я выразительно постукал по нашивкам. Меня слабо волновало ее панибратское отношение, когда мы были наедине, но больно ранила та бесцеремонность, с какой она пользовалась моей приязнью и награждала меня эпитетами, никак не вязавшимися с ангельским лицом приходской гитаристки. [8] Пропадала большая часть ее очарования.

Через полчаса мы добрались до мотеля и прямиком направились к стойке администратора, где, нервно сглатывая слюну, сидел пухлый паренек лет двадцати от роду. Он поднялся нам навстречу и представился с обреченным видом человека, взявшего на себя вину «бостонского душителя» [9] или доктора Менгеля. [10]

— Не волнуйтесь, сеньор Ториха, — попытался успокоить его я. — Мы всего лишь зададим вам пару-тройку вопросов. И очень важно, чтобы вы рассказали нам все без утайки.

— Да, да, — промямлил он.

— Для начала опишите мне женщину.

— Конечно, — он энергично закивал головой, — такую разве забудешь: лет двадцать с хвостиком, очень высокая — за метр восемьдесят, блондинка. Похожа на вас, но еще светлее, — уточнил он, обращаясь к Чаморро.

— Дальше, — грубо оборвала его моя помощница. Когда я однажды осмелился высказать суждение о цвете ее волос, то столкнулся с ледяным молчанием и теперь сочувствовал несчастному администратору, который ни сном ни духом не ведал о наложенном на данную тему табу.

— Ага, — продолжил он. От смущения его лицо окрасилось всеми оттенками багровых тонов, и я испугался, как бы его не хватил апоплексический удар. — Особо запомнились ее глаза — ярко-синие, словно она носила контактные линзы.

— Контактные линзы, вы уверены?

— Да нет. Я упомянул их просто так, для сравнения.

— Понятно, — вмешалась моя помощница. На ваш взгляд, она привлекательна?

— Издали — самая офигенная из тех, кого я видел в жизни, — сознался администратор и тут же устыдился своей откровенности, покраснев еще больше, хотя больше было некуда.

Мы имели готовые для ориентировки данные: блондинка, метр восемьдесят ростом, с синими глазами и привлекательной внешностью.

— А какие-нибудь особые приметы? Не помните? — подтолкнул я его наводящим вопросом.

— Не помню. Честно говоря, ничего не приходит на ум, даже родинки. Она казалась ненастоящей, точно кукла какая. Разве только… не знаю, так ли это важно…

— Что?

— Эта женщина похожа на иностранку. Наверное, она из России, — в общем, откуда-то оттуда, и говорила с сильным акцентом.

Наконец дело обретало реальные очертания, хотя предвещало нам уйму непредвиденных хлопот. Мы все аккуратно записали.

— Значит, говорила с акцентом. А что именно?

— Почти ничего. Они попросили комнату: чистую, уютную. Блондинка заполнила бланк, потом взяла ключ, и все.

— Бланк заполняла она?

— Да, но указала его данные и дала ему подписать.

Мы с Чаморро переглянулись, и моя помощница спросила:

— Как он выглядел?

Лицо парня растянулось в улыбке.

— Вдрызг пьяным или обкуренным, а может, и то и другое. Ржал, словно полудурок, и все время твердил одни и те же слова, будто разговаривал сам с собой.

— Какие слова?

— «Черт подери, какое блаженство!» И так без конца. Мне он показался счастливым.

Трогательно-безыскусные откровения Торихи окончательно выбили меня из колеи. Когда пытаешься восстановить последние шаги погибшего, начинаешь проникаться к нему неизбежным, хотя и нежелательным в нашей работе сочувствием. А тут еще выясняется, что Тринидад Солер подошел к последней черте под ручку с блондинкой, куда более взрывоопасной, чем все атомные станции мира, и при этом таял от удовольствия.