— «Если не против»,— передразнил его Сталин,— Мы же не на заседании Политбюро. Ты мой гость. А гостю — почет и уважение. Устраивайся и приходи через полчасика прямо в столовую.

— Спасибо, я мигом.

Кирова провели в отведенную для него половину дачи. Просторные, полные южного солнца комнаты, упругие струи душа, свежий костюм… Хорошо!

Когда он — свежий, бодрый и все такой же сияющий — вошел в столовую, Сталин уже сидел за столом.

— Мы тебе не дадим умереть с голоду,— пообещал Сталин, обводя руками уставленный живописными блюдами стол.— На первое у нас борщ, суп и уха; выбирай, что тебе по вкусу.

— Вообще-то я поклонник борща, но у тебя отведаю ушицы… Из какой рыбы?

— Форель? — полувопросительно обратился Сталин к официантке.

— Форель, только что выловленная, товарищ Сталин.

— Но учти, это совершенно особая уха, грузинская.— Сталин, как хлебосольный хозяин, иногда, если у него было хорошее настроение, любил порассуждать на кулинарные темы.— Если сказать точнее, это рыбное харчо. Тут и чеснок, и толченые грецкие орехи, и помидоры. И даже сунели.

— Сунели? — оживленно переспросил Киров.

— Сунели,— подтвердил Сталин.— Ты столько лет провел на Кавказе и забыл, что такое сунели? — И, не ожидая ответа Кирова, пояснил с видом большого знатока: — Сунели — это сухая смесь семян киндзы, красного перца, петрушки, укропа и других пряностей. Но чтобы в полной мере ощутить всю прелесть этого харчо, товарищ Киров должен выпить добрый бокал настоящего грузинского вина.

— А можно водочки? — хитровато прищурился Киров.

— У нас никто никого не насилует,— подражая ему, отозвался Сталин,— У нас полная, можно сказать, безбрежная демократия. Пройдет еще несколько лет, и мы запишем это в своей Конституции.

Они выпили, закусили и принялись за обед, как изрядно проголодавшиеся люди. Киров нахваливал рыбное харчо, уверяя, что оно понравилось ему еще больше, чем привычная рыбацкая уха. Сталин недоверчиво поглядывал на него, выбирая момент, когда будет в самый раз перейти от всяческой пустяковины к серьезному разговору. Чем больше примет Мироныч водочки, тем свободнее потечет беседа. Хотя Киров и без застолья говорит не таясь, все же так будет надежнее.

— Хвалишь харчо, а сам любитель сварганить уху на костерке,— все еще не решаясь затрагивать более важные темы, усмехнулся Сталин.— Наслышан о твоих охотничьих и рыбацких увлечениях. Ходят прямо-таки легенды.

— Чего не наболтают, Коба,— рассмеялся Киров, и щеки его еще сильнее зарделись, будто он и впрямь сидел возле рыбацкого костерка.— Вот ведь какой народец: рот нараспашку, язык на плечо. Хотя чего скрывать: нигде так не отмякнешь душой, как на охоте или на рыбалке. Смотришь на поплавок и все на свете забываешь — и работу, и семью, и даже самого себя.

— Счастливый человек,— повторил полюбившуюся ему фразу Сталин.— Находит время и речи произносить, и Питер перестраивать, и даже на поплавок смотреть. Может, и про мировую революцию не забываешь? — как на экзамене, подбросил вопрос Сталин.— И про социализм?

Киров со смаком доел уху и шутливо погрозил Сталину пальцем:

— Э, нет, Коба, меня так просто на слове не поймаешь. Да ты же обо мне все знаешь.

— Все или не все — это еще вопрос,— раздумчиво произнес Сталин.— А то, что мне о тебе известно, не всегда могу одобрить. Извини за большевистскую прямоту.

Киров метнул в его сторону настороженный взгляд.

— Не пугайся,— усмехнулся в усы Сталин.— Речь идет, можно сказать, о пустяках. То, что охотишься иногда,— что тут за криминал? Только напарников странно выбираешь. Ну, с Медведем другое дело, с чекистами и не захочешь, так надо дружить. А вот, например, с Тухачевским? Какой он охотник? Ему за бабами охотиться, не за дичью. Теперь разгуливаешь по городу без охраны. Хочешь показать, что такие, как товарищ Сталин, боятся, ни шагу без охраны, а ты — черт тебе не брат? Неужели не понимаешь, что классовый враг не дремлет?

— Знаю. Но не могу же я идти к рабочим на завод в сопровождении толпы жандармов?

— Зачем так говоришь? Зачем оскорбляешь наши славные чекистские органы? Ты им спасибо скажи, что еще живой…

Сталин приумолк, искоса наблюдая за тем, как Киров реагирует на его слова, и вдруг спросил в упор:

— Уши у тебя в порядке?

— Уши? — удивленно вскинул на него глубоко сидящие темные глаза Киров.— О чем ты, Коба?

— Такой проницательный товарищ, а не догадываешься, о чем речь. Скажи, пожалуйста, если человек чуть ли не каждый день слушает, как гремят аплодисменты, переходящие в овацию, могут быть у него в порядке уши? И не правильнее было бы предположить, что такому человеку недолго и оглохнуть?