Он вскочил на ноги и перешел к следующему упражнению — наклонам и прогибам.

— Вам нетрудно остановиться, пока мы разговариваем?

— Трудно.

— Предпочитаете, чтобы вас доставили ко мне во Дворец правосудия?

— Это как вам угодно. Я совершенно свободен.

Дельфина вздохнула, потянулась к решетке окошка, но опустила руку, побрезговав ржавчиной.

— Месье Элиас… Мы с вами оба знаем, что ситуация зашла в тупик.

— Это вы зашли в тупик. А мне здесь очень хорошо. Идеальные условия для работы.

— Я только что из Луар-и-Шер, там жандармы выловили из пруда тело девушки. Приметы совпадают.

— Сесиль? Ребекка?

Ничто не дрогнуло в его лице. Он произнес оба имени ровным голосом, разделив их наклоном.

— Я уже немного устала колесить по всей Франции за доказательствами ваших признаний, месье Элиас.

Он сел на пол, скрестив ноги, — лицо сердитое, на шее полотенце.

— Слушайте, я разминаюсь. Вы не могли бы прийти попозже?

— Нет.

— Ну идите хотя бы в комнату для свиданий. Я закончу и приду к вам туда.

— Комнаты для свиданий больше нет, — ответила Дельфина, пристально глядя на него. — Она обрушилась.

— Не смотрите на меня так, мадам Керн. Я тут ни при чем. А вы что подумали? — добавил он, насмешливо блеснув глазами.

Она воздержалась от ответа и нейтральным тоном сообщила ему, что сожитель Ребекки, промышленник, сделавший состояние на вторичном сырье, покончил самоубийством. Элиас ответил с самым безразличным видом, что уж тут он точно ни при чем.

— Кстати, — вдруг сменил он тему, — можно задать вам один вопрос?

— Задавайте.

— Керн… Писатель вам не родственник?

— Дальний, а что?

— Я писал с него картину. То есть, вернее, с одной из его книг. «Вилла Марина», которую его дочь издала посмертно.

Дельфина осталась невозмутима. Она лишь дважды видела своего кузена — когда он разводился и на его похоронах. А от «трупоядных» романов, которые он стряпал из своих семейных тайн, ее бросало в дрожь. Художник продолжал:

— Это же надо придумать — дом завлекает и медленно убивает случайных прохожих, мстит таким образом за изнасилование… Я просто влюбился. Я поехал туда и написал картину с натуры… Вы были в хороших отношениях с родственником?

— Не вижу связи с вашим делом.

— Напрасно. В истории вашей семьи есть пролитая кровь, мадам следователь. Преступления и призраки. Может быть, только вы одна сумеете меня понять… Поэтому я и выбрал вас.

Она вздрогнула.

— Выбрали?

— Я ведь стал вашим подследственным не случайно.

— Прекратите, что за бред! Выбирать можно адвоката, но не следователя.

— Конечно. Но почему прокурор поручил мое дело вам, Дельфина? Я могу влиять на кого хочу, даже на расстоянии, вы скоро в этом убедитесь…

Художник рывком поднялся.

— Оп! Извините меня, но я готов.

Он взял свою палитру, выбрал кисть и направился к стремянке, чтобы продолжить роспись потолка. Дельфина наблюдала за ним, ощущая ледяной холод внутри. Он работал в технике пуантилизма, выписывая чешую демона, и держал кисть, как нож. Она отогнала эту мысль, снова уставившись на серую стенку металлического шкафа.

— Почему вы так упорно расписываете стены, которые через месяц снесут?

— Потому что стены, расписанные мной, не снесут. Я сделал четыреста тысяч евро на пяти картинах за неделю. Так? А здесь — восемьсот квадратных метров левого крыла плюс моя камера, это сколько же выходит? Два миллиона.

На закраину тюремного окошка сел голубь.

— Вы думаете, Министерство культуры позволит бульдозерам пустить на ветер два миллиона?

— Это не мое дело, — ответила Дельфина.

Жеф достал из кармана кусок черствого хлеба, раскрошил его, сжав в кулаке. Голубь стал клевать крошки с какой-то механической медлительностью.

— Когда я закончу, стены разрежут лазером. Или зальют подвал бетоном, чтобы укрепить фундамент, и сделают из тюрьмы мой музей.

— Мы сегодня видимся с вами в последний раз: следствие закончено. Если только вы не скажете мне наконец правду, месье Элиас.

— «Жеф».

Он спустился со стремянки и медленно пошел к ней, выставив перед собой кисть. Несмотря на разделявшую их дверь, она попятилась.