– Да. Вырезать нос. Снять губы, обнажив десны. Уши, щеки, веки… Арман – мастер своего дела, девочка моя. Он может превратить тебя в ночной кошмар. Подумай! – Королева подошла к девушке. – Твой любовник, кто бы он ни был, в ужасе бежит от тебя. Я знаю мужчин.

Она провела кончиками пальцев по груди Мелисанды.

– Острые соски, нежная шейка, – пальцы коснулись подбородка девушки, – прекрасное личико. Вот что их манит. И когда ты лишишься всего этого – подумай! – чем привлечешь своего милого?

Королева придвинулась. В ее глазах плясали оранжевые точки факелов.

– Скажи его имя, дочка. Обещаю, он умрет быстро и почти безболезненно.

Девушка помотала головой. Горло перехватило. Мелисанда боялась, что, если скажет хоть что-то, страх превратит слова в беспомощный писк.

– Жаль. Я хотела спасти тебя. Приступай же, Арман.

Палач засуетился, радостно потер ладони: Сейчас, сейчас! Добренький Арман уже готов. С чего начать? Жаровенку? Сверлочки?

– Помягче что-нибудь. Дадим девочке шанс. Девочке… тьфу! Дыбу или костеломку готовь.

Мелисанде стало дурно. Незабудка запрыгал вокруг нее жирным воробышком:

– Вы платьюшко-то снимите, деточка. Делишки нам предстоят грязненькие. Кровушка, мяско. Еще обделаетесь невзначай. А платьюшко, – он пощупал ткань, – дорогое. Большие безантики за него плочены.

– Не беспокойся, Арман. Делай свое дело. Если платье мешает, то сними.

– Не мешает, не мешает, Ваше Величество. Дорогому Арманчику ничто не мешает.

Словно во сне девушка прошла к дыбе. Морафия смотрела на дочь с легким сожалением:

– Может, одумаешься, мерзавочка? Последний раз предлагаю. Потом не буду.

Плюнуть в мучительницу у Мелисанды тоже не вышло. В горле пересохло от страха.

«Ой, мамочки! – билось в висках. – Да что же это? Да ведь это меня… со мной…»

– На скамеечку… на скамеечку, пожалте, сударыня… Не оступитесь, здесь кровосточек… Ручечки за спиночку… Сейчас петелечку накину принцессочке… ох незадачечка!

Палач с недовольством на лице рассматривал веревку:

– Вот горюшко… Не королевская веревочка… нет, не королевская! – Он обернулся к Морафии: – Не извольте беспокоиться, Ваше Величество. Да только всё должно быть по правилочкам. И веревочку мы сменим. Да…

С тупой обреченностью Мелисанда смотрела, как палач снимает с дыбы «простецкую» веревку. От сухого чада жаровен першило в горле. Арман, непрерывно извиняясь, влез на скамейку рядом с принцессой. Потный, мешковатый – он выглядел мальчишкой. Вот он привстал на носочки и принялся распутывать узел:

– А в сундучке у меня новая веревочка. Простите, Ваше Высочество… Извините… еще разик побеспокою… вот так…

Из носа палача выглядывали белые волоски. Работая, он от усердия высовывал язык. И пахло от него чем-то сладким, радостным – фруктовой сдобой или фисташковой халвой.

– Вот… вот, сейчас… В сундучке…

Арман спорхнул со скамейки и засеменил к своему сундуку.

Интересно, как выглядит «королевская» веревка? Она в блестках? В золоте, изумрудах? Живыми цветами расшита?

– Один моментик… один-одинешенек!..

Ключ вошел в замочную скважину. Замок скрипнул, и крышка бесшумно откинулась. В сундуке лежал человек в полосатом халате. Плешивый. Низкорослый. Кривоногий.

Палач сдавленно пискнул и отпрянул. Плешивец выскочил из сундука, и в руке его сверкнул кинжал. Тени разбежались по стенам.

– Стража! – заорала Морафия. – Стра-а-ажа! Ассасин в замке!

Нож бродяги полоснул по балахону Незабудки. Должность иерусалимского палача стала вакантна.

А Мелисанда получила короткую передышку.

Один из стражников распахнул двери. Еще четыре внесли плащ, на котором валялся залитый кровью ассасин.

– Тьфу, пакость какая! – Тот, что открывал двери, перекрестился. – Ишь, нехристь.

Сенешаль наклонился к раненому. Приподнял веко, глянул. Подергал распоротую мечом полу.

– Не жилец парень… И понятно. Ножом да удавкой орудовать одно, а мечом – совсем другое. – Евстахий брезгливо вытер руку о халат убийцы.

– Хорошо. Перекройте все входы-выходы во дворец. Чтоб ни одна крыса не проскочила. Ясно?

Стражники истово закивали.

– Ну славно. Идите, братушки, исполняйте свой долг.

Уже в дверях один из солдат обернулся:

– Сир, к вам патриарх де Пикиньи. Хочет говорить с вами.

– Клянусь гробом Господним, это кстати! Я сам хочу говорить с ним. Пусть войдет.