Шрифт:
Ольга: вернулась дружина и поклялась на оружии, как един человек, что жизни положат они за княгиню и сына Игорева. И Свенельд присягнул прилюдно, на оружии тоже клялся. Крепок стоял теперь в Киеве ее и Святослава престол. Ох и крепок!
Волхвы
Не раз ходила Ольга с обильными жертвами к волхвам, что жили во Чреве Земли — Пещёрах Киевских, вместе с нетопырями, совами и вырезанными из дуба гневным бородатым Перуном, усатым Велесом — богом земным, скотским и веселым; и безбородым Даждьбогом, и Речной Мокошью-Утопленницей. Спрашивала Ольга, почему не помогают жертвы, почему ходят за ней мертвецы, не дают покоя.
Другие ведуны, помоложе, все спорили, какие же еще от княгини-вдовы жертвы богам надобны. А один, самый старый волхв, все молчал. И не вытерпела, и спросила его Ольга:
— Почему молчишь, старик, скажи, или не угодны мои жертвы и моя месть?
Старик тогда поднялся со своего жесткого ложа (а ведь не поднимался с него уж лет тридцать), проковылял на середину норы-пещеры, тяжело опираясь на посох, и сказал голосом скрипучим (словно и впрямь звук исторгало трущееся о дерево дерево), чтоб уходила Ольга.
Она опешила:
— Почему гонишь меня?
Он молчал.
— Я — княгиня Киевская. Не постою за любой жертвой. Что еще богам надобно? Говори!
Тот усмехнулся и проскрипел деревом высохшим:
— Ничего более от тебя богам не надобно. Тризну ты справила славную. В варяжской ладье убийц его отправила в сады Перуновы, из целого города костер устроила ему погребальный — великий, неслыханный. Пять тысяч из рода убийц его заколото тобой на игрищах похоронных [181] . Онемели, княгиня, и дерева, и боги Полянские. Отомстила ты за смерть князя-варяга своего неслыханно. Множество древлян рабами его идут грустными, вереницами, опустив мертвые головы, а иные — в ладьях плывут… Много рабов у него теперь, велик теперь и там князь, пирует в саду Перуновом, столы уставлены яствами, медами. Все у него есть, кроме одного…
181
После того Ольга посылает к древлянам с вестью: «Пристроивайте — варите меды! Вот уже иду к вам! Иду на могилу моего мужа; для людей поплачу над его гробом, для людей сотворю ему тризну, чтобы видел сын мой и киевляне, чтобы не осудили меня!» Древляне стали варить меды. Придя к гробу мужа, она стала плакать, а поплакавши, велела людям сыпать большую могилу. Когда могила была ссыпана в большой курган, княгиня устроила тризну. После этого древляне, лучшие люди и вельможи, сели пить. Ольга приказала отрокам угощать и поить их вдоволь. Когда древляне перепились вконец, то княгиня поспешила уйти с пира, приказав своим перебить всех древлян. Они были посечены как трава, всего их погибло пять тысяч человек. (А. Нечволодов. Сказания о Русской земле.)
— Чего?
— Жены любимой, жены разумной. Тебе надо теперь за мужем, — прищурился волхв. — Неужто не ведаешь?
Ольга оглянулась по сторонам. Вот он, выточенный из священного дуба Перун — вперился нарисованными глазами во что-то невидимое поверх ее головы. Заметила странное движение на плоском его деревянном лице: из глаза Пе-рунова вылез жучок-древоточец. Потом — второй, из губы. Она подошла ближе. Взглянула вверх в метании жировых светильников и… вместо богов увидела вдруг умащенные жиром старые блюда с древесным узором сучков и норок древоточцев. Блюда.
Ей стало смешно и очень грустно, до слез. От кого ждет она спасения? И какого? Боги отступили, пропали. Исчезли.
Норки древоточцев покрывали дерево замысловатыми узорами. А вот тут зубило резчика вонзилось чуть посильнее, чем нужно бы… Ольга вытащила жучка из его норки в нарисованном перуновом глазу, зажала пальцами, бросила на пол пещеры, подумав, что, наверное, к богам никогда нельзя подходить близко. Только издали. Улыбнулась горько.
— Чему улыбаешься, княгиня? — спросил волхв. Другие наблюдали за ней молча и настороженно.
— Да вот, червоточину увидела. Боги-то наши, старик, защищают от недорода, дождь приносят в засуху, мор отводят да реку в берегах держат. Но те, что приходят снаружи, — это не страхи.
Молчали волхвы.
— Главные страхи — они внутри, старик. Ты говоришь, за смертью — сад зеленый Перунов, где все радуются, плывут на ладьях по сладким рекам, пьют и наслаждаются яствами? А что, если правы греки: после смерти не яства да сады ждут нас, а каждому, как бы ни была богата его тризна и ладья погребальная, придется ответ держать? И каждому — за свои дела?
Наклонившись, вышла из низкой, освещенной лучинами, пахнувшей травными курениями пещеры. И сердито ухали ей вслед потревоженные пещерные совы. И ломко трещали под ее ногами ветки.
— Вот поймали. Опять бежал твой иерский писец, княгиня. На этот раз из подземелья. Всю ночь искали. Огня не разводил. И как только волки его не съели? Видно, и впрямь помогал ему его греческий бог. Еле остановил своих отроков, чтобы не изувечили. Вымокли все. Всю ночь искали. — Пре-тич, воевода Ольгиной стражи, толкнул перед собой на скобленый пол горницы неимоверно грязного Григория.
— Ну вот, весь пол запатрал, — уронила устало княгиня, — Почему бежишь от меня, раб? Третий раз уже бежишь…
— Страшно мне на твоем… подворье. Лучше в лесу умереть.
Она кивнула, словно и сама соглашалась. Сделала знак Претичу, чтобы подняли его.
— Ты же не грек. Русич, говорил. С озера Нево. Язык наш разумеешь.
— Разумею.
— А все бежишь? Ведь, что просил, тебе дано было. Сыт, одет, обут. Чего еще тебе? Куда бежишь-то?
— Отсюда подальше. Не хочу я здесь, у тебя, умирать. Страшно у тебя. Напоследок хочу увидеть Софии Святой купола и как чайки над ними кричат в поднебесье. И как в соборы с разных земель стекается люд на праздники, и славит Христа на разных наречиях, и опять увидеть хоть напоследок прекрасные страны Божии за этим твоим непроходимым лесом. Он хотел добавить: «языческим», но взглянул на Ольгу и почему-то не добавил.