— Девочки, — начал он, — вся наша жизнь — это актерское мастерство и сценическое движение. Мне пора отдохнуть! Семьдесят лет на императорской сцене!!!

Глечик поцеловал эскорт и, стряхивая пепел с потухшей сигареты, поднялся по трапу. Самолетное брюхо съело его.

Завыли моторы и осиротевший эскорт, забыв приемы комического, заплакал. Впервые за долгие годы ему некого было охранять.

Самолет дрожал и разворачивался. Непонятно, каким образом, вдруг открылся хвостовой иллюминатор и из него показалась полупустая бутылка «Столичной» и взлохмаченная морда Глечика. Он отчаянно ругался, видимо, отбиваясь от наседавшего экипажа.

— Оленя ранило стрелой, — успела выкрикнуть морда, и иллюминатор захлопнули.

Экипаж был, видимо, выведен из себя — самолет взлетел по посадочной полосе.

Если в других городах самым высоким зданием является пожарная каланча или старинный собор, или состоящий из стекла и бетона магазин женской одежды, или, наконец, телебашня с крутым, вращающимся рестораном — то в пятиязычном самым высоким сооружением был Университет. Это было главное, чем он славился.

Он возвышался над горой и венчал город. В плохую погоду Университет как бы делился на две части — солнечную и облачную. Нижняя его половина были окутана туманом, в ее окна хлестал ливень, а в верхней сияло солнце, она парила над облаками, на купол садились орлы. Когда в окна профессорских кабинетов бил град, ректор, удобно расположившись в своем куполе, нежился в лучах солнца. Поговаривали, что из окна купола, если приглядеться, можно было увидеть Гибралтар, а из противоположного окна — Волгу, в районе города Куйбышева.

Когда-то в Университете, лет восемьсот назад, была синагога, потом евреев вежливо попросили покинуть город, со здания поснимали магендовиды, установили крест — и сделали церковь. Лет через пятьсот вынесли кресты, посадили в купол ректора — и бывшая синагога, бывшая церковь превратилась в Университет.

Ректор восседал над облаками и время от времени с опаской поглядывал вниз — он побаивался, как бы Университет вновь не превратился в синагогу — в город вернулись евреи, а ректор был наслышан о цикличности процессов.

Когда ему говорили: «История повторяется, герр профессор», — он вздрагивал…

Университет был широко известен еще и тем, что его не закончил ни один выдающийся человек. Ни один крупный ученый. Даже просто известных не было среди его выпускников… Этим он отличался даже от молодых африканских университетов, в которых время от времени учились вожди племен и борцы за национальную независимость… В какой-то степени отсутствие громких имен было предметом гордости Университета. И вполне заслуженно — ни один его выпускник не развязал ни одной мировой войны, не изобрел бомбы, не открыл страшных бактерий и не создал чреватую последствиями идеологию — большинство из них скромно трудились в том же Университете, и, если для них не хватало профессорских или преподавательских должностей, они работали администраторами, библиотекарями, садовниками, консьержами. Возникла какая-то новая, хорошая традиция — не покидать «Альму матер».

Поэтому устроиться на работу в этот Университет, даже на самую замшелую должность, можно было, только закончив его.

Исключение делалось для членов семей, живущих на берегах лингвистической реки более восьмисот лет, то есть с того времени, когда город покинули евреи, а также для бушменов Калахари.

Купол по своему микроклимату напоминал волшебный индонезийский остров Суматру — 365 солнечных дней в году, безветрие, романтические закаты. Поэтому каждый профессор Университета мечтал стать ректором и уехать на «таинственный остров».

Во что бы то ни стало стать ректором, особенно с годами, когда все больше и больше ломило кости, и все меньше работала голова.

Как известно, с годами голова начинает вырабатывать не мысли, а желудочный сок, этим объясняется постоянно возрастающий интерес к ресторанам и магазинам колбасных изделий.

Бывали времена, когда под куполом пребывали молодые — сорокалетние, еще без ревматизма и раннего атеросклероза, с работающим мозгом… Это вызывало справедливое возмущение у профессуры — купол занимали люди случайные, которым солнце не было жизненно необходимо, которые за ним могли еще подниматься в горы, люди, у которых функционировали ноги, руки, голова…

После долгих и утомительных дискуссий было решено, что отныне ректор будет избираться открытым голосованием, по представлению медицинской справки об экстренной необходимости постоянного ультрафиолетового излучения.

Но это мудрое решение еще больше ожесточило борьбу за место в куполе.

На ученом совете шли непрекращающиеся бои:

— Позвольте, господа! Вы хотите избрать ректором человека с легким, начинающимся атеросклерозом, в то время, как у меня застарелый и тяжелый! С необратимыми осложнениями на голову. Я прошу учесть.