Следующим заорал Литвак. Увидев неожиданно появившегося Мышкина, он выронил изо рта сигару. Черная «бразиль» в падении перевернулась и угодила горящим концом в то место, которое у Литвака было прикрыто плавками.

Но всех заглушил рыдающий вой Клементьевой. Со слезами она бросилась Мышкину на шею.

– Вернулся! – запричитала она. – Сам вернулся!..

Рядом подпрыгивал Клюкин.

– Ну, шеф, блин, даешь! – восклицал он. – А мы тут в твою защиту прокламации собрались рассылать – в ООН, в «Международную амнистию», в Лигу сексуальных реформ!..

– Неужели в ООН? – удивился Мышкин. – Такие хлопоты!.. Вот в Лигу – да, это хорошо придумано.

– Он еще янкесам, в Америку, самому президенту Обаме в евонный барак телеграмму сочинять собрался, – наябедничала Большая Берта.

– А Барак с Обамой тут причем? – спросил Мышкин, осторожно освобождаясь из железных объятий Клементьевой.

– А кому еще? – вызывающе поднял бороду Клюкин. – У нас же нет президента. Иначе бы я к нему первому.

– У нас, можно сказать, два президента, – напомнил Мышкин. – Тебе мало?

– У нас, из этих двоих, – еще выше задрал бороду Клюкин, – один, якобы вчерашний, – компьютерный наркоман, а другой – артист, исполнитель главной арии «Она утонула» в оперетте «Гибель подлодки «Курск». И по совместительству – мочила сортирный. Вот к ним – по любому поводу бесполезно. У них в жизни другие цели и приоритеты. Наши с тобой проблемы и заботы в их списке не значатся. Были бы у нас президенты, не держали бы тебя в Большом доме.

– Смотри, Клюкин, – заметил Мышкин. – Допрыгаешься. Пришить тебе экстремизм или заговор сейчас очень даже просто. Червонец гарантирован без права переписки.

– Да брось ты, Полиграфыч, – отмахнулся Клюкин – он стоял уже на обеих ногах. – Какой еще экстремизм, какой червонец!.. За что тебя народ любит – так за то, что у тебя на каждую кочку и колдобину шуточка припасена.

– Тема не шутейная, – возразил Мышкин. – И я не шучу. И тебе не советую. А откуда узнали?

– Литвак сказал, что тебя схватили. А за что, говорить не стал: «Страшно сказать, сами узнаете». Сначала решили, что тебя за политику. А потом…

– Сейчас любого можно за политику, – перебил Мышкин. – И лет на двадцать-тридцать забыть в тюрьме до суда и следствия, которых можно и не дождаться.

– С чего ты взял такие страхи?

– А вот только что мне полицаи грозили такой перспективой. Только не вышло, не на того напали…

Тут подошел и Литвак, натягивая на ходу халат. Он поколебался, потом решительно обнял Мышкина за плечи и молча, подчеркнуто, очень многозначительно пожал ему руку.

Мышкин растерялся. Потом отвернулся и стал искать по карманам носовой платок, но и не нашел. Судорожно вздохнул, избавляясь от острого кома в горле, и сказал – тихо и с болью:

– Горе, Женя, большое горе…

– Что уж теперь… – тихо отозвался Литвак. – Теперь все слова без толку!.. – И переменил тему. – Значит, тебя выпустили. Ты на подписке о невыезде? Или под залог?

– Какая подписка? – возмутился Мышкин. – Я не обвиняемый, а свидетель по уголовному делу. И какой может быть залог? Да мне десять жизней не хватит собрать на залог!

– А-а-а, вот как… – закивал Литвак. – Значит, свидетель. Хорошо, если свидетель. Даже очень хорошо. Имей в виду: я рад за тебя. Мы все рады за тебя.

– Да, нам тут полчаса назад такое про тебя набрехали!.. Писаревский на хвосте принес! – влез Клюкин. – Вся клиника на ушах. Некоторые, между прочим, уже списать тебя в расход поторопились.

Он не сказал, кто поторопился и даже не намекнул, но Мышкин понял.

– Да-да! Вот так все и выясняется! – подхватила Клементьева. – Толя – он сразу внес ясность. Кулаком по столу и чтоб вся клиника слышала: «Скорее, говорит, я поверю, что девушку папа римский убил! С Путиным на пару». И тут же всем объявил, что у нас образовался народный фронт «Свободу Дмитрию Мышкину!» Приходите, говорит, всех запишем.

– Замечательно! – через силу улыбнулся Мышкин. – И есть такие, кто записался?

– А то как же! – гордо выставил вперед свою нейлоновую бороду Клюкин. – Я первый.

– И Таня? – спросил Мышкин.

– Спрашиваешь, гражданин начальник! – обиделась Клементьева.

– И Женя?

– Что Женя? – мрачно огрызнулся Литвак. – У Жени универсальный принцип, научный, между прочим. Женя не располагает достаточными фактами, чтобы делать какие-либо выводы. Даже о друзьях-товарищах.

– Правильно, Моисеич! – одобрил, хоть и без радости, Мышкин. – Как там говорил старый еврей в фильме Михалкова «Двенадцать»? «В жизни бывает все, и я ничему уже не удивляюсь!» Так что ты прав.