Генка разъединился, а у Максима окончательно пропало настроение что-то делать. Крохотный таежный островок, стоящий перед глазами, внезапно пропал. Появились соседние волости, уезды, губернии. Очертилась змейка Урала, заголубела Волга… Бескрайняя территория от Минска до Владивостока, населенная русскими людьми, но разбитая на два государства, стояла перед глазами. Шестая часть суши. А будь одно государство? Оно бы к третьему тысячелетию владело миром! Что он знал о России – загадочном западном соседе, изжившем большевизм, но так и оставшемся территорией бедности и беспорядка? Пытаются строить жизнь по западному образцу, но всегда что-то мешает. Имеется президент с располагающей внешностью, призывающий перестать «жевать сопли и политиканствовать». Государственная дума – сборище наивных идеалистов и умных коррупционеров. Гигантские загазованные мегаполисы: Москва, Петроград, Казань, Самара, где можно дышать, но нельзя затягиваться. Умирающие деревни, городки и поселки. Социальное расслоение. Рождаемость падает, смертность растет, жилье в мегаполисах с каждым годом дорожает… Зимой он защитил курсовую по истории России XX века. Мог отчитаться наизусть. 1922 год – замена продразверстки продналогом. Ульянов-Ленин протаскивает Новую экономическую политику (НЭП № 1 – их потом еще было немало). 1924-й – окончание Гражданской войны. У сибирского правительства начинается конфликт с японцами в Маньчжурии, Колчак заключает перемирие, оставляя Урал, который немедленно оккупирует Девятая армия под командованием Фрунзе. Ленин умирает, хотели увековечить в мавзолее, даже был проект шикарной усыпальницы: сверкающий гранит, и красным кварцитом врезано в темный лабрадорит: «ЛЕНИН». Потом передумали – зарыли в Кремлевской стене. 1925 год – образование СССР в составе РСФСР, БССР, УССР со столицей в Харькове и Закавказской СФСР. 1927 год – XV съезд ВКП(б) с сокрушительным разгромом фракции Сталина – Молотова и теории «двух этапов»: первый – строительство материально-технической базы социализма в одной стране; второй – мировая революция (силами разутой Красной армии). 1928 год – «мятеж первоконников». После сокращения РККА Сталин и Ворошилов стараются сохранить костяк ближе к столице: эскадроны, готовые в течение суток развернуться в полки, соратники на ключевых постах. Переворот срывают части, верные наркомвоенмору Троцкому, и ЧОН ОГПУ – Менжинский Сталина терпеть не мог. 31-й год – 2-й Уральский конфликт. Попытка переворота в Москве. Поговаривают о многочисленных арестах. 1936 год – договор с нацистским правительством Рёма – Трассера (в их память геев в России и Сибири отныне именуют «коричневыми»), нападение на Польшу – с двух сторон. Сибирь ополчается на Урал, Япония для симметрии – на Сибирь. Шевелятся прочие державы, партизанские войны в колониях. Много шума, нездоровая возня, призывы, военные бряцают доспехами, но здравый смысл побеждает, участники ссоры возвращаются на исходные, и нет никакого резона называть мировую войну 1914–1918 годов ПЕРВОЙ…

А дальше – обсуждение плана «транснационального трудового государства». Автор – Эрик Кох, суть – объединение СССР и Германии на равноправной основе. 1939 год – убийство «лидера номер один в Совдепии» – Троцкого, мина на дороге. Автор остается анонимным, но Зиновьев, Бухарин и Рыков начинают сворачивать «военный лагерь глобального наступления». Вслед за Троцким страдают и троцкисты. «Убит в пьяной драке» Есенин. Убийца-уголовник найден, признался, посажен, зарезан в камере. Предана анафеме «практика детского милитаризма» Макаренко. Под разными предлогами слетают с постов Микоян, Егоров, Ягода. 41-й год – либеральный переворот в Германии, начало либерализации в России. Большевистского государства больше нет – да оно и раньше, с оглядкой на грозного восточного соседа, напоминало что-то недоразвито социал-демократическое…

И вот уже больше шестидесяти лет страна выбирается из кризиса и только глубже вязнет. Давно ушла от дел коммунистическая партия. Ульянов, Троцкий, Дзержинский… – забытые вожди забытого государства, так и не ставшего великим. «Сырые» реформы, пафосные прожекты, разбившиеся о коррупцию и российское наплевательство. Кто только не правил этим неповоротливым монстром. Уходили генеральные секретари и председатели президиумов, премьер-министры, народные комиссары, народные депутаты и всенародно избранные президенты. Ни одной харизматической личности, способной сплотить народ и сделать хоть что-то полезное! Зато какие слюнки текут, когда заходит речь о воссоединении «единой нации», разделенной Уральским хребтом…

Он уснул во втором часу ночи – глаза устали смотреть в мерцающий экран, закрылись. Максим поплыл по лохматой спирали – через время и пространство, в восемнадцатый год, когда враг был изворотлив, жесток и имел перед собой понятные цели…

Пассажирский поезд номер 16 покинул Иркутск 15 мая. Ржавый паровоз, приписанный к верхнеудинскому деповскому хозяйству, четыре общих вагона, везущие мелких торгашей, городскую и деревенскую бедноту, три товарных, запертые на тяжелые амбарные замки. В Иркутске прицепили две теплушки, снабженные тормозными площадками и хмурой публикой, одетой в кожаные тужурки и солдатские суконные шинели. В охраняемом пакгаузе, в режиме секретности, перегружали на платформы сколоченные из горбыля ящики, зашитые холстом кофры, маломерные купеческие сундуки, обитые железом. Ящики пронумерованы, опломбированы, на каждом – печать иркутского ВЧК. Груз распределяли равномерно – по обеим теплушкам, туда же втаскивали коробки с продовольствием, фляги, ящики с патронами, матерчатые пулеметные ленты. На тормозные площадки устанавливали шестидесятикилограммовые «максимы». Двадцать четыре человека, по дюжине на вагон, у каждого десятизарядные «маузеры» в деревянной кобуре-колодке, карабины на базе винтовки Мосина, прорезиненные плащ-накидки с капюшонами – по случаю дождливой весны. Дорога предстояла неблизкая – до Москвы пять тысяч верст, а там еще до Питера – порядка шестисот…

Бестолковщина царила повсеместно. Власть менялась каждую неделю. Комбеды сбрасывали меньшевиков, казаки – комбеды. Откровенное отребье, не отягощенное идеологией, грабило деревни, продуктовые склады, растаскивало арсеналы, брошенные военными. Под Канском какие-то уроды разобрали полотно – полдня стояли, пока не приползла ремонтная бригада на дрезине. В Новониколаевске другие уроды – в партикулярных куртках, гимназических френчах – манифестировали на платформе. Вопили про Учредительное собрание, про Советы без большевиков и левых эсеров. В Омске и того хуже – инициативные кретины с винтовками совали пассажирам мандаты, обшаривали поезд, шугая китайцев и хватая за задницы девок. Сунулись в литерные вагоны… и обомлели, нарвавшись на угрюмых чекистов. «Пшли вон», – негромко сказал Субботин, и процесс прощания с идиотами не затянулся. К Петропавловску закончился уголь на паровозе, дотянули до платформы, народ повылазил из вагонов, мужики матерились, бабы скандалили. Начальник станции хватался за голову, уверял, что заправлять паровоз нечем. Пришлось показать «маузер» и торжественно пообещать, что если через полчаса не прицепят к паровозу груженый тендер, то еще одной контрой в молодой Советской республике станет меньше… На той же станции Субботин сходил к телеграфисту и указал испуганному человечку с перекрещенными молниями в петлицах подобающее место – под столом. Отстучал депешу в Питер, Менжинскому: «Проехал Петропавловск. Субботин». А за Курганом из балки выскочили конные оборванцы и помчались за эшелоном. Джигиты, итить их… Самый прыткий – в драной папахе и выцветшем бушлате – уцепился за скобу, вскарабкался на сцепку. Про золото джигиты не знали (с чего бы?), про чекистов тоже. Поживиться решили, отцепив последний вагон. Садист Арцевич спихнул его на рельсы – тот орал, покуда голова не треснула. Полторашин с тормозной площадки ударил из пулемета веером, получая удовольствие, – прыщавый юнец завалился на круп, выпустив поводья. Споткнулась лошадь под вторым – всадник перелетел через холку, свернул в бурьяне шею. Двое выхватили карабины – обоих сдуло с седел. Кто-то взвил жеребца на дыбы, уцелевшие беспорядочно стреляли, поворачивая коней. Рыжебородый «Кудеяр» грозил кулачищем, изрыгал проклятья…

Субботин откомандировал расторопного Петруху Макарова по крышам на паровоз – известить машиниста, что тормозить не надо, просто постреляли по воронам. Через час навстречу проследовал эшелон. Распахнутые теплушки, за доской поперек проема грудились солдаты в высоких «ненашенских» шапках. Кто-то сидел, болтая ногами. Кто-то махал пассажирам поезда – лениво, но, в принципе, дружелюбно. Кричали гортанно – на языке, чем-то смахивающем на пьяный русский. Субботин курил папиросу, облокотясь на поперечину. Наблюдал, как проплывают вагоны. О том, что в марте Совнарком разрешил чехам, выжатым немцами с Украины, следовать во Владивосток, он, конечно, знал. Не впервые попадались такие эшелоны. Пусть проваливают, не расстреливать же тридцать тысяч человек…

Десять дней они тряслись по шпалам, избегая серьезных неприятностей. Дай-то бог… Он поймал себя на мысли – старорежимное какое-то обыкновение – по каждому поводу обращаться к богу. Не верил Яков Субботин – сын выкреста и хохлушки-мещанки – в существование последнего, хотя и был когда-то крещен. Он вернулся в теплушку, где в буржуйке потрескивал огонь, а на грубо сколоченных нарах валялись соратники. Рыжий Алцис ворошил угли в топке. Угрюмый Ахматулин строгал лучины, поглядывая исподлобья на командира. Лева Рыбский – тип пикнического сложения: коренастый, короткошеий – безучастно жевал хлеб с вяленой лососиной. Остальные спали – Хламов, Гасанов, Вялых…

Он тоже приспособился на свободный лежак, вытянул ноги в истертых хромовых сапогах, конфискованных у вспыльчивого офицера, которого собственноручно «израсходовал» в Иркутске. Задумчиво воззрился на штабеля опечатанных ящиков, укрытых непромокаемым брезентом…

Неделю назад Якову Субботину – уполномоченному самого товарища Менжинского (первого зама Дзержинского) – исполнилось тридцать четыре года. Не стал он никому об этом говорить – чекистам всякие даты до фонаря, да и ему тоже. Хотя Алцис и Лева Рыбский, откомандированные с ним из Питера в Иркутск, уж наверняка про дату знали. Правильно – не до именин нынче, времена тяжелые, и вообще – буржуйский предрассудок. Это раньше, в Байкальской ссылке, где он проторчал четыре года за участие в большевистском кружке, подобные события проходили на ура. Стекалась компания – полуидейная, полууголовная, костер на поляне, вино из рябины, барашек, диспут о судьбе России. Опять же Ларочка Цыплянская – училка из Черемысловской школы, с которой так приятно было просыпаться…